Приват-доцент Викентий Владимирович Ларин-Тарховский сидел на своем большом черном чемодане в ожидании прибытия поезда «Москва – Рига». Рядом с ним на перроне молча стояли представитель ГПУ и красноармеец и просто курили.
Ларин был благодарен своим сопровождающим, что они не пытались с ним разговаривать, да и вообще проявляли полное равнодушие к его особе. Это позволяло спокойно обдумать все то, что приключилось с ним за последние шесть-восемь месяцев.
Новый 1922 год Викентий Владимирович встретил как обычно, то есть в компании себя самого. Родители его давно скончались. Сестры вместе с мужьями проживали в других городах, и Ларину не было даже известно, уцелели ли они в пламени гражданской войны, захлестнувшей Россию. Семьи же у приват-доцента не имелось. Так уж получилось, что к 35 годам он не позволил своему сердцу увлечься ни одной женщиной после того, как расстался с Мариной в 1910-м.
Детство у Викентия прошло счастливо. Он тогда любил вместе с папенькой и маменькой посещать белый храм, что находился прямо на их улице. Мальчику нравились богослужения, особенно пение церковного хора. И через годы Викентий всегда вспоминал, как на его душе становилось легко и тепло после исповеди и причащения Святых Таин. Но в гимназические лета Ларин от Церкви отошел. «Закон Божий» просто зубрил, а Библию вообще читал исключительно для уроков.
Студентом революционными идеями Викентий Владимирович не увлекся. С блеском закончил свой историко-филологический факультет, а потом и преподавал в родном университете. Жизнь, казалось бы, катилась по ровной колее. Но грянул 1917 год, и все изменилось. Ни к «белым», ни к «красным» Ларин-Тарховский не примкнул, помня, что в эпоху столь любимой им Античности гражданские войны являлись привычным делом, а найти там правых и виноватых было очень и очень сложно. Возьмем, например, римских Мария и Суллу…
Неожиданно для себя Ларин обнаружил, что в 1920 году его с силой потянуло в храм. Он нашел «свой» белый храм, хотя давно проживал в другой части города. Так и стал захаживать на службы в церковь священномученика Игнатия Богоносца на Ямщиках.
К храму прибился юродивый. Батюшка Иоанн его не стал отгонять, а прихожане полюбили и старались что-то подать и подкормить. Но полуголый старичок, вечно что-то непонятное бормотавший себе под нос, от совзнаков категорически отказывался, из подношений же брал исключительно корки хлеба и редко-редко щепотку соли.
В очередной раз, придя к утрене, в весенний день 1922 года Викентий Владимирович столкнулся на паперти с юродивым. Тот неожиданно бухнулся перед ним на колени, резко прихватил руку опешившего мужчины, поцеловал и прогнусавил: «Ты не сын Веоров. Ты не сын Веоров».
В храм Ларин пойти чисто психологически не смог и, развернувшись, зашагал прочь. А ему в спину уже громко-громко полетели слова: «Ты не сын Веоров! Ты не сын Веоров!»
До университета Ларин-Тарховский добрался несколько расстроенным. И в альма-матер его не пустили: в университетском дворике его перехватили два гражданина в «кожанках», представившиеся уполномоченными ГПУ Яковом Данковским и Борисом Бариновым.
Викентия Владимировича отвели в сторонку, показали документы, проверили его. Кроме того, «чекисты» явно приехали из столицы, но почему-то местных коллег с собой не взяли.
Разговор повел только Данковский. Ларин решил, что этот товарищ все-таки был главнее второго.
– Мы знаем, товарищ Ларин-Тарховский, что вы не принадлежите к числу христианских фанатиков. Однако в приходе вы пользуетесь уважением. А потому и обращаемся к вам…
– И зачем же я ГПУ потребовался?
– Сегодня на Ямщиках будет производиться изъятие церковных ценностей в пользу голодающих Поволжья. А ваш поп настроил прихожан ничего не отдавать. Верный «тихоновец».
Уполномоченный сплюнул на землю и поморщился.
– Впрочем, мы все равно бы ободрали вашу церквушку как пожелали. Но в губернию нелегкая занесла французского корреспондента. И наверху есть мнение…
Данковский машинально ткнул пальцем в небо. А Ларин улыбнулся:
– Неужели Господа Бога?..
– Не ерничайте, Ларин-Тарховский. В ЦК есть мнение, что изъятие надо провести тихо, не зля прихожан. Чтобы француз на всю Европу не раскукарекал.
– А я-то причем?
– Все просто. Вы поедете с нами. И скажете речь перед толпой, что, мол, так и так, надо ценности отдать. Это соответствует христианским правилам помощи голодным. Вас послушают. И никто не пострадает.
– А если откажусь? Расстреляете?
– Зачем же так? Можно и ссылочку организовать в Кунгур.
– Почему в Кунгур?
– Так мне захотелось… Но вы не откажетесь. Людишек пожалеете. Мы же стрелять начнем, ежели они нас кинутся бить. Правда ведь?
Викентий Владимирович нехотя мотнул головой в знак согласия.
К храму святителя Игнатия Ларина подвезли гэпэушники ровно в два часа пополудни. Весь церковный дворик заполонил народ. Волновались бабы, детишки шмыгали туда-сюда. Мужики крестили лбы. Отец Иоанн о чем-то переговаривался с диаконом и звонарем.
– В набат ударят! – подумал Ларин-Тарховский.
Данковский первым вылез из авто и указал на чисто одетого господина, пробравшегося к священнику через толпу:
– Вот и француз нарисовался.
Викентий Владимирович повеселел:
– Теперь точно палить по людям не станете.
– Еще как станем. А вы, Ларин, извольте уговорить верующих.
Деваться некуда, приват-доцент обратился к прихожанам:
– Братья и сестры! Вы знаете меня…
Из народной массы вдруг раздался голос юродивого:
– Ты не сын Веоров!
Ларин-Тарховский вздрогнул, но продолжил:
– Братья и сестры! В нашей державе люди голодают. И нам заповедано Творцом накормить страждущих, спасти отчаявшихся, защитить невинных. И на это нужны золото и серебро, чтобы закупить хлеб за границей. Надо так надо. Даже серьги из ушей жен и дочерей необходимо сдать.
– Молодец, Ларин. Так и продолжай. Вон, француз в блокнотик-то строчит… – просипел тихо за спиной Данковский.
– Можно отдать все на помощь голодающим. Но сосуды и предметы для богослужений отдавать нельзя. Это кощунство! – буквально проорал Викентий Ларин.
– Ты, что, тварь, делаешь? – с этими словами Данковский дернул Ларина за рукав и запихнул в машину. Автомобиль резво сорвался с места и покатил. На каком-то перекрестке приват-доцента выбросили наружу. Данковский же гаркнул:
– Ничего, Ларин. Погуляй пока. Мы скоро за тобой придем.
Как узнал впоследствии Викентий Владимирович, после его речи храм обобрали умеренно. Безбожники и в алтарь не рискнули пробраться. Его же арестовали через три дня и увезли в Москву. Допрашивали часто, но не били. А осенью ему показали постановление о высылке за рубежи РСФСР.
Из дома вещи забрать не удалось. Но сокамерник, профессор Рубцов, помог. Его тоже приговорили к высылке. Так супруга и собрала чемодан для Ларина. Немного носильных вещей, кое-какие продукты, да и все…
В поезде Ларин-Тарховский решился разобрать чемодан. Он покидал Родину, и о том, что ему подобрали друзья, совсем и не думал. В чемодане под серым костюмом обнаружилась Библия. Викентий Владимирович открыл ее наугад и прочитал: «И сказал Валаам Валаку: построй мне здесь семь жертвенников и приготовь мне семь тельцов и семь овнов. Валак сделал так, как говорил Валаам, и вознесли Валак и Валаам по тельцу и по овну на каждом жертвеннике. И сказал Валаам Валаку: постой у всесожжения твоего, а я пойду; может быть, Господь выйдет мне навстречу, и что Он откроет мне, я объявлю тебе. И пошел на возвышенное место.
И встретился Бог с Валаамом, и сказал ему [Валаам]: семь жертвенников устроил я и вознес по тельцу и по овну на каждом жертвеннике. И вложил Господь слово в уста Валаамовы и сказал: возвратись к Валаку и так говори.
И возвратился к нему, и вот, он стоит у всесожжения своего, он и все князья Моавитские.
И произнес притчу свою и сказал: из Месопотамии привел меня Валак, царь Моава, от гор восточных: “приди, прокляни мне Иакова, приди, изреки зло на Израиля!”
Как прокляну я? Бог не проклинает его. Как изреку зло? Господь не изрекает [на него] зла» (Чис. 23:1–8).
Викентий Владимирович тихо сидел на скамье. За окном пришел вечер. Паровоз натужно пыхтел и тянул вагончики.
– Я не сын Веоров. Но пошел путем Валаама, – эта мысль никак не желала уходить из ума человека, навсегда оставляющего Россию.
