Зима нахлынула на центральные губернии империи одной волной. Сперва ударили суровые морозы, а потом снега, как раз под Покров, усыпали землю на огромной территории от Ледяного Кавказа и до Мурмана.
При такой погоде в имении находиться достаточно скучно. Зимой вся жизнь дворянства перемещается в города, а в сельской местности остаются либо закоренелые ревнители тихой семейной жизни, либо мизантропусы, ненавидящие весь человеческий род; либо страстные любители зимней псовой охоты. Поручик Евгений Михайлович Бородин ни к одной из этих категорий не принадлежал. Но ему пришлось отправиться в деревню помимо своего желания. От апоплексического удара скончался управляющий, необходимым стал подбор и назначение нового. Имение – наследие, доставшееся от покойных родителей, принадлежало ему и малолетней сестре Варе, обучавшейся в закрытом лицее для благородных девиц мадам Даниловой-Фогт на полном пансионе. А деньги старый управляющий перевести не успел.
От столицы до станции Смородина поручик с денщиком Фролом на поезде добирались чуть менее суток. А на перроне его соизволил встречать сам начальник Тимофей Тимофеевич Токов. Он и пригласил Бородина почаевничать с дороги у себя в конторе.
Впрочем, гостям засидеться за самоваром надолго не пришлось. В горницу ввалился отец Михаил в огромном длиннополом тулупе, но уже без шапки и рукавиц. За ним еле протиснулся Ной Авраамович Кельт, метя своей густой рыжей бородой по полу.
Евгений моментально спружинил со стула, привычно сложив ладони:
– Благословите, отче!
– Бог благословит! – раздался теплый бас отца Михаила Евграфова.
Фролка тоже успел быстренько благословиться. Тимофей же Тимофеевич несколько замедлил.
– Ну, вот, Тимофей, пузо отъел. Батюшку не уважает, – услышали все пьяненький голосок Ноя.
– Ты бы, Ноюшка, помолчал, – ответствовал протоиерей. – Сам-то налакался с утра, грешник.
– Выпить сотоварищи доброго кельтского эля в память усопших и погибших за правую веру не грех, – огрызнулся Ной Авраамович. – Клянусь камнем святого Иакова.
– Ной, забыл, что сказано в Писании?
– Да, помню, помню. Не клянись. Но я же камнем…
Показалось, что вот-вот должна завязаться небольшая перебранка. Но отец Михаил строгим взглядом прервал словоизлияния кельта и произнес:
– Собирайся в дорогу, Евгений. Нам до трех часов хотя бы до Дедова хутора добраться. И мороз крепчать стал.
***
Приятно ввечеру ехать домой. Впереди Ной на своей Красотке трусит. Поповская Зорька бежит легко, без особого труда. Сани у отца Михаила просторные. Евгений Михайлович с Фролкой пристроились расчудесно. И пожитки забросили. И в тулупчики закутались.
Ною надоело ехать впереди одному. Он соскочил со своих саней и пошел рядом, благо дорога утрамбовалась, а скорость движения позволяла не напрягаться даже коротконогому кельту.
− Поведай-ка, Евгений Михайлович, нам о последних столичных скандалах.
− Так, ничего особого и нет, Ной Авраамович. Разве что государыня отправила своим указом известного сочинителя Льва Сергеевича Пушкина в его Болдинское поместье за стихи, которые доставляют расстройства верноподданным.
−Ну-ка. Ну-ка. Чего это сей поэтишко опять сотворил? Опять пашквиль какой-нибудь издал.
− Однако, на мой взгляд, вполне безобидные вирши…
Над рекою застыли туманы,
Звезды спят на ее берегах.
Варят гномы лесные каштаны
В закопченных как ночь котелках.
Эльфы с шумом летят над полями,
И в стогу, сочиняя сонет,
Увидал их своими глазами
Один старый безумный поэт.
На лугу веселятся русалки,
Леший тихо бредет по тропе…
Жаль, что это всего только сказка…
Но дарю эту сказку тебе.
− Ай, да матушка-императрица Екатерина! – вскричал Ной – Правильно нехристя сослала. Надо же удумать, что честные кельты лесными каштанами питаются.
− Ной Авраамович, причем здесь кельты?
− Конечно. Конечно. Будто мы не знаем, кого гномами обзывают литераторы. Моду у европейцев подхватили! Люблю нашу императрицу! Раскусила выверты аспида! Клянусь камнем святого Иакова!
− Ной, не ной! Угомонись, − пробасил отец Михаил. – Ты лучше расскажи, Евгений, что в твоем Александрийском полку делается.
− Так у нас, батюшка, полковой начальник сменился. Добрейший Христофор Христофорович Лейт вышел в отставку, а на его место назначили Его Высочество великого князя Диомида. Я с ним и дня не прослужил. Он мне только отпускное приказал выписать на три недели на обустройство личных дел. Но господа офицеры недовольны. Говорят, по слухам, больно строг новый полковник.
− Прости, Господи! Дураки они, твои господа офицеры! Он справедлив, честен и службу блюдет! Никого зазря не накажет, да и с наградой не обманет. Я с Его Высочеством лично знаком, хотя и началось все с неприятности.
− Почему?
− Давненько это было. Я тогда вроде тебя, Евгений Михайлович, только чин поручика получил. Служил в горном полку, который имел дислокацию в Алатырь-городке, что на Каменном поясе стоит. Молод, гневлив да заносчив был. Не о Боге, а о похвале людской больше думал.
И вот нагрянула к нам инспекция, а возглавлял ее Его Высочество Диомид Гемеллович. Честно говоря, благоволил он горно-саперным и инженерным полкам. Сам говаривал частенько с гордостью офицерам: «Мы – инженеры!»
Построились мы на плацу. Все чин чином: что надо блестит, что требуется, зачернено. Стоят нижние чины по стойке «смирно», глазами начальство «поедают», карабины в руках. И я с правого фланга рядом со своими солдатиками напрягся, готовлюсь доложиться как положено. Подходят инспекторы. И вдруг рядовой Клим Котов как чихнет! Карабин в руках не удержал, тот и грохнулся на плац. Мундир на три пуговицы распахнулся, крестик вывалился наружу.
Я и не выдержал. Развернулся, да и при инспекторах дал Котову в морду. Привычное это дело в полку было. Офицеры и унтеры никогда не стеснялись рукоприкладства для вразумления бойцов.
Котов кровь из разбитой губы утирает. А я сзади слышу голос Его Высочества: «Трое суток гауптвахты поручику! Командиру полка проследить!»
Одним словом, сдал я оружие и прям в парадной форме отправился на офицерскую гауптвахту. Вижу, что сослуживцы меня жалеют, но перечить великому князю боятся.
И уже на гауптвахте злость моя на Котова прошла, а вот обида на инспектора осталась – мог ведь и домашним арестом ограничиться. Да и вины своей я не чувствовал – нерадивого солдатика лишь проучил. Лежу на топчане, огорчение свое в мыслях подогреваю.
Но через четыре часа открывается дверь моего узилища и входит сам Диомид Гемеллович. Резко вскакиваю и вытягиваюсь во фрунт. А Его Высочество усмехнулся, да и говорит: «Вижу, что не любишь меня, поручик! Не тянись. Сядем рядком, да и побеседуем ладком». И сам показывает мне на топчан. Гаркнул я: «Так точно, Ваше Высочество!» И нагло плюхнулся на топчан.
Великий князь присел на табуреточку. И смотрит на меня без всякого ожесточения или издевки. Минутку он помолчал, а затем и сказал: «Послушай меня, офицер. Негоже дворянину руки распускать. Солдат, как и ты, есть образ и подобие Божие! За всех нас, без званий и рангов, за дворян и простолюдинов Господь взошел на Крест Голгофы. И в бою пуля не выбирает сословия. И нет в том дворянской чести, чтобы нижнему чину лицо расквасить. Твой боец болен был, а ты не досмотрел, да и вместо лазарета на плац его отправил».
Тут меня и оторопь взяла. Прав ведь инспектор. Стыдно мне стало. Великий князь Диомид же хлопнул меня по плечу: «Отдыхай, Евграфов. Ума набирайся. И гневу воли не давай». С тем и ушел.
После гауптвахты я отправился в лазарет. Навестил Котова и прощения попросил. У санитаров глаза на лоб вылезли – офицер перед нижним чином извиняется.
Через год же в Оренбургской степи напали на мою команду кочевые ханбалыки. Ранило меня тогда серьезно в левую ногу. Так сапер Котов меня почти три версты на себе тащил до острожка. Мы с ним крестами обменялись. Значит, появился у меня крестный брат из мужиков. Вот такая история, Евгений Михайлович. Вот такой великий князь.
Бородин задумался. Фролка хмыкнул. А Ной спросил:
− Где же, отец Михаил, теперь твой крестный братец?
− Ты его знаешь, Ноюшка. Почитай, каждую службу в храме видишь. Чего это ты решил пономаря Климента подзабыть.
Под эти слова из-за деревьев в лучах заката блеснули кресты храма святого Гервасия Пергамского. Сани неторопливо вкатились в заснеженное село.
