После раннего утреннего богослужения отец Михаил, переговорив с пономарем и казначеем, предупредив матушку, чтобы к столу его не ждала, отправился к своему другу-кузнецу Ною Авраамовичу Кельту. Тот обещал ему сделать самый настоящий кельтский замок, который закрыть было легко, а вот отпереть сложно, не зная маленьких тайных хитростей.
К слову, в Лесном Доле в домах замки не использовались, воров не водилось, да и друг друга сельчане знали как облупленных. Но с церковью святого Гервасия Пергамского ситуация была иной. Однажды ночью в храм ввалился пьяный бондарь Гришка Борзя. Хорошо, что сердешный далее притвора не дошел, там и свалился, и проспал до рассвета.
Потом раб Божий Григорий каялся и клялся, что более ни разу…
Впрочем, в этом происшествии протоиерей Михаил Евграфов винил себя: не додумал, не уследил, не предвидел такого варианта развития событий. Вот и пришлось договариваться с Ноем на счет замка.
Чуть не дойдя до кузницы, батюшка увидел, что от нее отъезжает на великолепном чалом жеребце молодой человек, а мастер приветливо провожает его.
В госте Ноя Авраамовича отец Михаил признал племянника генеральши Давыдовой, владелицы именьица Болховское, что расположилось в пяти верстах от Лесного Дола.
У кузницы, благословив Ноя, батюшка понял, зачем приезжал барич. Следы того, что здесь недавно переподковали коня, видны были повсюду. Младший сын кузнеца Лот Ноевич еще не успел навести порядок.
− Ну, что готов замочек-то, Ноюшка? – спросил отец Михаил.
− Конечно, готов, батюшка. Все сотворено в наилучшем виде. Клянусь камнем святого Иакова, – ответствовал Ной Авраамович.
− Ноюшка, опять клянешься…
− Но я же камнем…
Тут кузнец рассмеялся и пригласил батюшку поснедать чем Бог послал. Отец Михаил отказываться не стал, попутно размышляя о том, а знает ли рыжебородый мастер, кому он только что помог или нет. В этом любопытстве у протоиерея имелся свой интерес. Племянник генеральши баловался стихами, а вот Ной литераторов, мягко сказать, недолюбливал.
Стояло доброе мещерское лето, когда воздух уже насытился теплом, а комары не успели вывестись на болотищах. Поэтому кушать кузнец и священник разместились прямо под открытым небом, а еду и пузатый самовар Лотка поставил на рабочий огромный деревянный верстак, да и принес еще два грубо сколоченных табурета. Сам же сын Ноя удалился. У кельтов не принято младшим есть вместе со старшими.
Разговор завязался сам собой. Ной начал сам:
− Вот, батюшка, все ругают ругательски нынешнюю молодежь. А я сегодня побеседовал с весьма приятным молодым человеком. Я ему коня подковал. Болховский криворукий мастер дурно подкову приладил. Мы с Лотом все исправили. Да еще и нашелся часок чаи погонять. Ты как раз вовремя подошел. Самовар и простыть не успел.
− И о чем же вы говорили, Ноюшка.
− Он у меня спросил, мол, почему у кельтов в ходу ветхозаветные имена. Я и объяснил, что традиция давать имена святых, пророков и праведников из Ветхого Завета у нашего народа зародилась еще в древности. Мы приняли христианство от святого апостола Иакова, брата Господня. А вокруг нас жили язычники, использовавшие имена греческие, да и римские. Тогда наши пресвитеры и постановили, что ради отделения от оных и будут именоваться кельты особо.
Сейчас все изменилось. Детки при Крещении и у нас получают имена в честь небесных покровителей, православных святых вне зависимости от происхождения. Но так стало только после того, как кельты, потерпев поражение от пиктов при нашем последнем государе Иосифе V, переселились в Белую Империю.
− А еще о чем рассуждали?
− О крестьянах наших. На них ведь и земля стоит. Их трудом кормимся. Так молодой господин о землеробах говорил с уважением. Не согласен он со столичным дворянством, полагающим пахарей людьми нищими, неумными и грубыми. Даже рассказ иностранца привел.
− Какого-такого иноземца?
− Да в поезде они познакомились. Не то бритта, не то фламандца, какого-то лешего понесло на юг империи…
− Ноюшка, ты бы нечистью не козырялся.
− Так к слову пришлось. Господи, прости! Но я продолжу. Бритт этот газету читал. Похоже, что столичную «Новую мысль». А там либералы прописались и все плачут о горькой участи и рабстве народа, хотя к нему и относятся с усмешкой.
Иностранец и не выдержал, да и сказал моему гостю: «Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу. И это называете вы рабством? Я не знаю во всей Европе народа, которому было бы дано более простору действовать…
Ваш крестьянин каждую субботу ходит в баню; умывается каждое утро, сверх того несколько раз в день моет себе руки. О его смышлености говорить нечего. Путешественники ездят из края в край по России, не зная ни одного слова вашего языка, и везде их понимают, исполняют их требования, заключают условия; никогда не встречал между ними ни то, что соседи наши называют un badaud <ротозей>, никогда не замечал в них ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. Переимчивость их всем известна; проворство и ловкость удивительны…
Взгляните на него: что может быть свободнее его обращения! Есть ли и тень рабского унижения в его поступи и речи?» *
− И что же наш молодой человек?
− Поддержал бритта. Как не поддержать, если тот правду излагать изволит.
− А дальше, о чем вы вели речи?
− Да о всяком. А потом молодой человек попросил у меня бумагу и перо. Лотушка быстрехонько все из дома доставил. И записал гость вирши и мне подарил.
− Покажи, Ноюшка.
Но кельт, достав лист, отцу Михаилу в руки не передал и сам басистым голосом прочел:
− Господь не терпит злых сердец.
Он человека очищает
И добротою наполняет,
Ведет по жизни и спасает.
И если верен – даст венец.
Господь не терпит злых сердец.
Любовь не терпит пустоты.
Она всю душу заполняет.
Живет и дышит, вдохновляет.
И к Богу тихо приближает.
Она – начало красоты.
Любовь не терпит пустоты.
Из древности завет в нас вложен:
Бог и любовь – всего дороже!
− Изрядные стихи, − отметил священник. – Только кто их написал, тебе известно?
− Племянник барыни Давыдовой. Замечательный молодой господин.
− Ах, Ной, Ной. А ведь ты прошлой зимой костерил его на чем свет стоит. Помнишь, когда матушка императрица отправила его в ссылку за хульные стихи. Лев Сергеевич Давыдов-Пушкин его зовут.
Ной Авраамович в задумчивости почесал своей лапищей затылок и рассмеялся.
− Глупец я тогда был. Не прав. Бог поэтов не зря на нашу грешную землю посылает. Не зря.
− И получается, Ноюшка, что не надо людей за глаза судить.
− Да, не стоит. Не по-христиански это.
И кузнец размашисто перекрестился.
Примечание: * Использована цитата из произведения А. С. Пушкина «Путешествие из Москвы в Петербург» (1834).