Святки в Рудне любили и стар, и млад. Обычно все шло по накатанному. Сельчане старались добраться до ближайшего храма. Старики вздыхали – зимой проехать семь верст, это вам не летом покататься! А уж погулять и повеселиться на праздники молодежь никогда не отказывалась. Но в конце 1908 года привычный ход дел нарушило событие, которое никак не вписывалось в крестьянский распорядок жизни.
Декабрь на Святки закружил метелью и подморозил изрядно всю округу. Волостной писарь Ерофей Матвеевич, приехавший в гости к куму, утверждал, что намедни в уезде термометр показал почти минус 26 градусов. Однако к морозам и метелям наш люд привычен. А вот второй день Святок подарил то, чего никогда и не бывало в селе.
В полдень над Рудней проплыл, как мятежное облачко, со свистом какой-то серебристый объект и упал на окраине села у болота. Это видели почти все жители из тех, что высыпал на улицы, тем более что хоть ветер и крутил поземку по буграм и шляху, но небо прояснилось, и даже солнышко плеснуло свои скромные лучи на сугробы и дома.
Мужики ринулись через нетоптаный снег к болоту. На земле лежал какой-то баллон, постоянно шипевший и свистевший, а рядом в нескольких саженях валялся длинный ящик размером с добротный сельский сарай, да еще и с круглыми окнами. Ерофей Матвеевич, не отставший от кума, одним из первых добрался до ящика и произнес: «Диришапля! Ей-Богу! Диришапля!» И перекрестился. Что это такое, крестьяне не поняли, зато заметили, как у ящика отвалилась дверочка. Из проема показался военный и почти прохрипел: «Помогите, православные!»
Дальнейшее сельчане помнили плохо. Из дирижабля они вытащили шестерых человек, среди них одну барышню, монаха и четырех военных. Слава Богу, что хоть никто не убился! Удивительно, но обошлось без переломов, только разбились пятеро до крови, да госпожа вывихнула руку. За «дохтуром» в земскую больничку послали сразу же! Но так как больница, как и храм, и железнодорожная станция находились в соседнем селе Маково, опять же за семь верст от Рудни, то фельдшера и санитара привезли нескоро. Впрочем, на санях пострадавших отправили в Маково после того, как их осмотрел фельдшер. Только монах ехать отказался. Причем он молчал, и свой отказ написал прямо на снегу палкой. Из разговоров мужики узнали, что дирижабль «Цесаревич» прибыл в губернский город аж из столицы – Санкт-Питербурху. Военное ведомство Российской империи проводило испытания. И все было хорошо, но из-за метелей воздухоплавателям пришлось задержаться в их губернии. Ну, и как на грех, дочка губернатора попросилась просто побывать на борту дирижабля. И надо же такому случиться, что «корабль» оторвало от причальной мачты да и понесло в неизведанное, пока и не случилось незапланированное приземление у Рудни. А еще штабс-капитан клялся, что если бы не монах, то все могло бы закончиться не так удачно. Монах, а имени его никто не знал, как и не ведал, каким образом он оказался на борту, оттер от руля офицера (изумившегося от такой наглости) и направил дирижабль к селу, да и посадил «летающую монстру» сам.
Одним словом, молчаливый монах остался в Рудне. Народ подозревал, что он мог сбежать из какого-нибудь монастыря. Но так как его никто из полиции не тревожил, то как-то мысли об этом быстро улетучились из крестьянских голов.
Монах поселился в избе многодетного крестьянина Игната Мартемьянова (10 детских душ мал-мала, да и того меньше), хотя странника приглашали к себе и зажиточные мужики. Игнат потом рассказывал, что «Божьего человека» он ни разу не зрел спящим. Монах молился всю ночь.
Дни Святок постепенно подходили к концу. Новый гражданский год в селе не отмечали, а на Обрезание Господне из крестьян в храм почти никто и не поехал – больно лютым оказался мороз.
К Мартемьянову в гости зашел двоюродный брат Макар. Монах спокойно устроился на угловой лавке, не мешая мужикам выпивать и закусывать, только лишь перебирал четки.
Макар с Игнатом чинно поговорили о житии-бытии, о ценах на зерно в прошлом году, да и опечалились. Неожиданно Макар обратился к монаху:
– Вот, отче, у нас хоть и село, да собственной церкви-то и нет. Была Свято-Никольская, да сгорела еще во времена моего деда. С тех пор и мучаемся. А помочь некому. В Маково-то храм почему есть? Еще при батюшке царе Николае Павловиче тамошний барин, Царствие ему Небесное, на свои средства построил. Мы же отродясь под барами не были. Это и хорошо, и плохо… Лет семьдесят назад на бугре над Рудней лихие люди купеческий обоз на шляхе разбили. Наши на помощь купцам кинулись, кто с чем: кто с вилами, кто с топором, а кто и с дрекольем. Чуть душегубы крестьян всех не перестреляли. Прадеда моего ранили в плечо. Плохо пришлось нашим. Да ехал в Маково тамошний барин Терентий Павлович, а он и саблей, и пистолетами владел преизрядно. Полковник в отставке как-никак. Перебил разбойников. Только один душегубец утек с купеческой казной и спрятался в овине у крайнего двора. Мужики вместе с барином овин тот окружили. Тать отказался сдаваться и стрелял постоянно. Наши не выдержали да и сожгли овин вместе с разбойником, хотя Терентий Павлович ругался и требовал живьем брать. Купеческую же казну так и не нашли. Это я к чему говорю, отче, уж прости, но не ведаю твоего имени-звания. От бар не только вред был, как нынешние вьюноши считают, но и польза. В то же Маково ни воры, ни цыгане и ногой ступнуть боялись. И церковь помещик для своих крестьян построил. А мы так, голытьба, никому не нужная.
Монах, услыхав эту речь, поднялся с места, взял кусок мела из ведра (там хозяйка его хранила для подкармливания зимой кур) и прямо на дощатом столе написал: «Богу нужны все!» И вышел из дома в ночь.
Макар и Игнат оторопели и не посмели вернуть белобородого монаха назад. Братьям стало стыдно. Просидели они до утра, но старец не вернулся. Тогда Мартемьянов кинулся искать монаха. Не дай Бог, замерз святой человек на улице, все село этого не простит.
Но уже на крыльце Игнат споткнулся о кожаный черный мешочек и чуть не загремел в сугроб носом с собственного порога…
Мужики и бабы полностью заполонили двор Мартемьянова. Да еще и за оградой толпилась тьма-тьмущая народу. Становой пристав, урядник и староста осмотрели мешок и надпись, сделанную мелом на двери: «Это на храм. А меня не ищите». Мешочек развязали, оттуда высыпалась куча золотых монет. При пересчете выяснилось, что все они были чеканки времен императоров Александра Первого и Николая Первого. Все сразу поняли, что это купеческая казна, похищенная последним разбойником.
Следы монаха тоже обнаружились. Они обрывались на том самом бугре, где произошла история, поведанная Макаром. Далее же нигде и ничего найти не удалось. Крестьяне же решили, что это сам батюшка Николай Угодник посетил их село.
Свято-Никольский храм отстроили на прежнем месте. Денег хватило, да еще на убранство дома Божьего господа из Санкт-Петербурга ассигнаций прислали. В иконописной мастерской ближайшего монастыря мужики заказали икону святителя Николая Мирликийского, у ног которого был изображен лежащий на боку дирижабль. Незадолго до революции 1917 года архиерей освятил храм.
А дальше все закрутилось, завертелось. Гражданская война заполыхала по стране. Потом пришла коллективизация. Антирелигиозная компания пролетела как миг. А затем и Великая Отечественная война. Немцы храм подвергли обстрелу – на колокольне бойцы Красной армии оборудовали огневую точку. Но храм устоял. Службы же в нем продолжались постоянно, хотя и были арестованы один за другим четверо батюшек.
В 1958 году умер иерей Пимен, нового священника власти назначить не дали. Храм окончательно закрыли. Через три месяца приехали из областного центра саперы, и по селу прошел слух, что взрывать будут. Но напуганный милицией народ протестовать не решился. Ночью, обманув сторожа из комсомольских активистов, несколько женщин сумели вытащить семь икон. Икону же святителя Николая Чудотворца, специально написанную для храма, не удалось даже и сдвинуть с места. «Не пошла», – как признавалась тайно подругам одна из православных христианок.
Днем председатель колхоза имени Клары Цеткин Марлен Гавриков вместе с командиром саперов вошли в храм и вынесли главную храмовую икону. Председатель еще и ухмылялся: «В антирелигиозный музей в Ленинград отправим. Пусть все советские трудящиеся посмеются, как наши чудаки дирижаблю кланялись!»
Храм саперы взрывали три дня. Дома тряслись, пыль стояла столбом. Дольше всего держалась колокольня. Она упала как витязь, сраженный ордынской стрелой. Большой колокол ухнул о землю и раскололся на три части. Народ плакал. А активисты ходили с гармоникой по притихшему вечернему селу и орали частушки: «Поп кадит кадилою, сам глядит на милую…»
Икону Гавриков передать сразу в район не смог. Так она и пролежала у него до зимы. Пришло Рождество Христово, а за ним Святки. Как раз Марлен Гавриков через райком и договорился о доставке иконы в Ленинград.
На третий день Святок бригадир Ефим Ноздреватый за каким-то делом зашел к председателю колхоза, жившему бобылем в теплом деревянном доме на отшибе села. Дверь оказалась незапертой. Ноздреватый, подозревая недоброе, стремительно прошел, минуя кухню и зал, прямо в спальню. Марлен Андреевич сидел на полу, трясся и постоянно повторял: «Старик унес икону! Старик! Ай, как страшно!» На полу рядом с председателем была выведена надпись мелом: «Недостойны вы».
Приведя председателя в чувство ушатом холодной воды и стаканом водки (у болезного все равно зубы стучали о стакан), Ефим узнал, что ночью сама собою в дом открылась дверь, и в горницу степенно вошел монах. Причем знаменитый злобою пес Гаврикова во дворе ни разу и не брехнул на чужака. Монах на вопрос: «Что вам надо, товарищ?», отвечать не соизволил и направился к упакованной в старые газеты иконе, лежащей на столе. Марлен не растерялся и попытался ударить старика табуреткой. Но монах лишь обернулся и молча перекрестил безбожника. Марлена охватил такой испуг, что он прытью проскользнул в спальню и рухнул без памяти на пол. Куда подевались старик и икона, он не знал…
Ефим и еще два активиста из молодежи прочесали все вокруг двора и нашли следы, которые уверенно привели на приснопамятный всем в селе бугор. Там следы обрывались…
В селе скрыть происшествие не удалось. С разъяснениями зачастило районное начальство. А из области прибыл лектор-антирелигиозник, профессор какой-то там. Но все старания атеистов пропали зря. Колхозники на лекции приходили (куда деваться-то?), а при выходе из клуба, построенного отчасти и из кирпичей разрушенного храма, украдкой крестились и говорили: «Не забыл нас святитель Николай. Не забыл нас, грешных. Будем жить!»
