Огромный черный жук расправил крылышки, жужжукнул и резко взлетел в голубую знойную синь летнего неба, обрушив капельки росы с травинки на земь. Жук отправился по своим насекомьим делам, совершенно не предполагая, что два юноши в крестьянских одежонках с любопытством наблюдали за ним. Мураши до старта жука, спокойно перетаскивавшие палочки, гусениц и какие-то уж совсем несуразные предметы, по только им известным путям, к ближайшему муравейнику, так и брызнули в стороны, спеша убраться из-под водопада из тяжелых капель…
Паренек, явно чуть покрепче, да и выше ростом сотоварища, ухмыльнувшись, произнес: «Смотри, Мишка! Кому роса, а кому настоящий потоп! Жук – в небеса, муравьишкам – печаль. Вот так и вы – образованные, под облаки воспаряете, а нам, грешным, по смерть на земле копошиться!
– Зря, ты, завидуешь, Фролка! – ответствовал по-доброму другой юноша – «Сам знаешь, вот вчера с матушкой и сестренкой на огороде весь день провозился, да и пырей вокруг хаты руками пред закатом весь выдрали. Умучились изрядно. У матушки, аж кровь горлом пошла.
– Но тож огород – не пашня!
– А моя пашня, друже, иная. Я вот учебу проходил и прохожу, так что иногда казалось, лучше бы из нашего Суркова никуда и не уезжал бы. Да Господь на Иисус Христос направил меня по им намеченному пути и вернуть нельзя, и отчаяться нельзя. Ибо Бога предавать нельзя. Его Любовь предавать нельзя.
В ногах правды нет. А спор или разговор, стоя редко происходит. Друзья присели на ствол, поваленного некогда молнией, дерева, рядом с которым пышно разрослись лопухи. Несмотря на то, что на листьях роса не успела исчезнуть, дерево оказалось вполне сухим. И ящерка, кою согнали люди, с видимым неудовольствием засеменила через мокрую траву, негодуя на «великанов», лишивших ее приятного принятия солнечных ванн на длинном гладком сучке, выпиравшимся из древа достаточно высоко…
Михаил сказал: «Ты же знаешь, Фролка, что науки меня отдали постигать в семь годков. Отец покойный, Царствие ему Небесное, дружил с батюшкой Павлом. К нему и отправила меня в школу матушка, тем паче он – крестный мой. Но занимался с нами не крестный, а дьячок. Вот он и наказывал нас, учеников, строго, не то, что за шалость какую, а и за то, что не так взглянул или в ухе не во время поковырялся. Порол не щадно. Да тут еще и приключение приключилось. Петька со слободы ежика в удойник запустил. Хотел полюбопытствовать: развернется еж в молоке или не развернется? Ежика вытащили. Развернулся. Да потом всех соучеников выпороли. А молоко пришлось скотине отдать…
Я два раза сбегал. Да матушка с крестным уговорили.»
Миша на мгновение примолк. И тихо продолжил: «Я не хвалюсь учением то. Когда в Короче оказался, то понял, что науки меня занимают. Да, вот ты, хоть тресни, а памяти никакой. С усердием учишь, учишь, а без толку. И «золотуха» мешает. Язвочки чешутся. Одно мечтаешь, лишь бы не разодрать. Лишь за счет зубрения и отметки приличные получил…
А когда перевели в Белгород, в тамошнее училище, вроде, как и хуже стало. И затосковал. По дому. По сестренкам. По полям нашим. По храму, где когда-то батюшка мой служил. Богу моюсь. А молитва плохо идет. Но молюсь искренне, как могу. А учение? Здесь уж не просто арифметика с грамматикой. И латынь пошла. И гиштория. Не дается учение, хоть лоб разбей. Вот Сын Божий и помог.
Сидел с книжкой на дворе семинарской, у дровника. Никто не мешает. Бурсаки в отдалении игру затеяли. Читаю: «Правили в те годы Францией Капетинги – династия прославленная в средние века. Аббат Гвиберт повествует, что Людовик VI исцелял от «золотухи» наложением рук, произнося слова: «Король тебя коснется, Господь тебя излечит». И возомнилось: «Эх, мне бы так!»
Только поразмыслил, как вдруг присвистел камень со стороны играющих и рассек лоб мой. Залило кровью все лицо. Отвели в корпус, лекаря позвали. Еле-еле руду остановили. Наставники порешили, что совсем от учебы отстану. Камень, мол, окончательно мозги добьет. Ан, нет! Бог все управил. И ум обострился. И «золотуха» сбежала. И более не возвращалась. И учеба пошла. Какие уж тут, французские короли! Господь душе православной счастье даровал!»
Фрол едва выдохнул: «Чудо! Настоящее! Настоящее чудо!
– Уж и не знаю. – высказал Михаил. – Не оставил просто Господь, грешника, милостию Своей! Начал учиться все лучше и лучше. И хоть в комнатах жилось не весело, спали рядками, прижавшись друг к другу на широких лавках. А что? Учеников много, а здания сами тесноту предполагают. И не очень чисто было. В иных крестьянских хатах и с земляными полами удобство, особливо их, ежели добро оботрут, а вот здесь – и пол деревянный, да прогнил и проваливается.
Но вот провели в семинарии и училище ревизию. Проверяющий обещал помочь и исправить. И ведь серьезно подсобил. Ныне дела на лад пошли…
А, как матушка обрадовалась, когда узнала о моих успехах в учебе. Старший брат то Иван из-за непреуспевания в науках в рекруты попал. Мать слезами из-за него совсем изошла. Говорит, что не вернуться ему домой. Я же обет дал, что когда придется младшему Сашку в учебу идти, то всемерно помогу брату. Все жилы порву, а выучу малого.
Благо, теперь легче жить стало. Преосвященный Илиодор, узрев мои скромные победы в учении, семейству нашему помогать решился. Пенсию вот выхлопотал.»
Михаил замолчал. Фрол тоже не спешил прерывать тишину. Разнотравье полыхало перед глазами друзей. Птицы резвились в небе. Где-то вдалеке квакали лягушки, призывая дождь на смену жару. Все, по-своему, хвалило Создателя, славило Его и радовалась природа: муравьи, и жуки, и животные. День катил в тарантасе в гости к вечеру по шляху, проложенному в мире этом Всеблагим Творцом…
Когда под осень, Михаил уезжал в Белгород, Фрол вышел его провожать, хотя и работы было невпроворот. Друзья разлучились надолго. И Фрол еще не знал, что через годы и годы, будет рассказывать детишкам о том, как он играл и разговаривал с митрополитом Макарием Московским и Коломенским у околицы Сурково.
Не знал ничего и Михаил. Он ехал возделывать свою особую пашню. Ему еще не предвиделись заботы и труды на благо Церкви и русской истории. Но в крепком разуме Михаила непрерывной чередой восходили иконы и лица святых, летописцев и полководцев Тысячелетней Руси, кои даже именами уже наставляли его на стезю праведного служения Церкви и России. Отцы Святых Вселенских Соборов тоже благосклонно кивали главами, зная, что выученик их, еще скажет свое громкое слово в защите и развитии православного богословия.
Если вообразить духовное и ученое возрастание митрополита Макария (Булгакова), то воле-неволей, отчего то рождаются строки:
Руси не зримы все пути,
Ее мгновения велики…
От византийской базилики
Отцов безоблачные лики
Нам помогают вдаль идти.
***
Мечты, сказания и мифы
Из крепкой нашей старины,
Гремят во всех концах страны,
Среди «машинной тишины»…
И вновь коней седлают скифы…
***
И храмы побеждают рок…
Макарий пишет до рассвета,
«Молитва» Пушкина не спета,
Святыми держится планета –
И распадается морок…
***
Роятся темные туманы…
Но Сын, распятый на Кресте,
Даст силу детской чистоте
И славу русской красоте…
И сгинут беды и обманы!
