Образование и христианство. Ч.II. Хогвартс и ПТУ
Постмодернизм – это не столько направление в философии, литературе, изобразительном искусстве и науке, сколько способ особой организации (или дезорганизации?) космоса человеческой культуры.
Фундамент постмодернизма составлен из трех догматов:
1. Текст в постмодернизме выше того, что называют «объективной реальностью». Текст – это и есть сама реальность;
2. Постмодернизм – это «отказ от серьезности и всеобщий плюрализм»;
3. Постмодернизм вообще отнекивается от решения проблемы Истины. Истина – «только слово», истин множество… А действительность есть нечто принимаемое за нее (Руднев В. П. Словарь культуры XX века)
Православный публицист Олеся Николаева пишет: «Постмодернизм предполагает прежде всего антиуниверсализм. Он отвергает любую систему как таковую, будь то вероучение, объяснительная схема или обобщающая теория, претендующая на обоснование закономерностей мира…
Нормой в постмодернизме становится не прозреваемая ценность, не интуиция идеального бытия, не заповеди Божии, а рационалистически внедренная в сознание идея (например, права человека), либо конкретное воплощение этой идеи: прецедент, одобренный общественным мнением и натурализованный, то есть мифологизированный (например, права сексуальных меньшинств)».
Становление постмодернистской культуры сопровождалось, невиданным ранее, расширением границ магизма и оккультизма. Впрочем, данному феномену удивляться не приходиться. «Антиуниверсализм» требует сам по себе технологий достижения успеха и всеобщей профессиональной специализации. В мире же, где
Истина отсутствует, магия и оккультные практики замечательно согласуются с такими заявками. Но плюс ко всему в этом мире должно быть достигнуто полное равенство возможностей в получении усредненных «образовательных услуг». Хорошему математику магия и помощь духов не нужны, он получает удовольствия от длительного кропотливого решения сложнейших алгебраических задач и от доказательства теорем. Увлеченному литературой нет необходимости потреблять конспект «Преступления и наказания», состоящий из трех страниц, он предпочтет потратить время на чтение книги Достоевского. Талантливому историку гораздо интереснее самому разобраться с причинами восстания Уота Тайлера, чем согласиться с объяснениями школьного учебника.
Технология, позволяющая моментально получить запрашиваемое, – т. е. магия, абсолютно не потребна для школьника или студента, пытающегося разобраться в любимой дисциплине и думающего об оценке в последнюю очередь. «Магические» шпаргалки, «500 лучших сочинений» «Весь Лев Толстой в одном томе» (из 13 страниц) необходимы «возбесившемуся» духовному троечнику, из которого потом и вылупляется добропорядочный член потребительского постмодернистского общества.
Рядовой маг в сказках, легендах и «фэнтэзи» – это наиболее яркий носитель профессионализма и антиуниверсализма. Он десятки лет учиться всего лишь одному, как с помощью заклинаний и приготовленных зелий влиять на стихии, людей и животных не ради истинного постижения сути их, но ради управления ими.
В XX веке произошла тотальная магизация культуры образования в «цивилизованном» сообществе «передовых» стран. Тест (в разных формах его) был объявлен наилучшей панацеей от всех бед школы. Тест – это книга заклинаний Мерлина, посох Гэндальфа, борода Старика Хоттабыча и волшебная палочка Феи-Крестной, взятые в совокупности, одновременно. Тест позволяет преодолеть коррупцию в образовании, усилить контроль за качеством знаний, получаемых учащимися, создает равные возможности при поступлении в университет и т. д., и т. п. Все перечисленные задачи в реальности решать сверхсложно, необходимо затратить огромное количество финансовых, административных, трудовых, временных и интеллектуальных ресурсов для их разрешения. Поэтому появляется постмодернистский магизм: «Трах-тибидох! Тест-тибидох! И спите спокойно, славные чиновники Багдада-Образования. Проблем уже нет!» Такая «трах-тибидохизация» образования в США привела к значительному снижению уровня знаний (например, школьник без помощи компьютера не может поделить 111 на 3) (см. Арнольд, В. И. Новый обскурантизм и российское просвещение).
Магизм в высшей и средней школе – прямое обожествление образовательных технологий. Но у него есть и обратная сторона – доминирование подготовки профессионалов, в ущерб формированию личности, и циничное разделение школы на массовую и элитарную.
Православные психологи и публицисты И. Медведева и Т. Шишова верно оценили пропаганду магии и культивирование оккультизма в серии книг Дж. Роулинг «Гарри Поттер…» Интересно, что они увидели и игровую направленность учебников в волшебной школе, где учится сам Поттер. В Хогвартсе явно превалирует игровое и состязательное начало в обучении. Но все-таки школа магов – это место подготовки элиты. Тест здесь не приветствуется, но и образовательный постмодернизм никуда не исчезает, себя он тривиально показывает иначе.
Хогвартс – профессиональное учебное заведение. Все подчинено подготовке экспертов в области ведовства и колдовства. Великолепно технико-магическое оснащение кабинетов, широко внедрен принцип интерактивного обучения и инновационные педагогические технологии… Но Гарри Поттер не изучает английскую литературу, высшую математику, философию и психологию. Да и эти предметы ему совершенно бесполезны. Мальчик готовится стать специалистом узкого профиля. И если отбросить магические «заморочки», то программа обучения в Великом Хогвартсе, по всем параметрам, уступает программе заурядного советского ПТУ. Школа магов не помогает социализации личности, она штампует профессионалов. Поэтому Хогвартс можно считать виртуальным образом реальной постмодернистской школы.
Самое точное описание выпускника нынешнего профессионального (читай – постмодернистского) вуза дал английский христианский писатель-апологет Клайв С. Льюис: «… В его сознании не закрепилась прочно ни одна благородная мысль. Образование он получил не классическое и не техническое, а просто современное. Его миновали и строгость абстракций, и высота гуманистических традиций; а выправить это сам он не мог, ибо не знал ни крестьянской смекалки, ни аристократической чести».
С помощью Льюиса мы попытаемся раскрыть и другой вопрос. В притче «Баламут предлагает тост» говорится буквально следующее: «Нынешнее образование стоит на том, что тупиц и лентяев нельзя унижать, другими словами, – нельзя, чтобы они догадались, что хоть в чем-то отличаются от умных и прилежных. Какое бы то ни было отличие надо скрывать. Как? На разных уровнях – по-разному. На выпускных экзаменах в университете вопросы ставят так, чтобы ответил каждый. На вступительных – так, чтобы каждый мог поступить в университет, независимо от того, намерен ли он пользоваться высшим образованием. Школьникам, которым не по уму грамматика или арифметика, позволяют заниматься тем, чем они занимались дома, скажем, лепить куличики и называть это «моделированием»… В общем дурак имеет право учиться вместе с ровесниками, а мальчик, способный понять Эсхила или Данте, пусть слушает, как он читает по складам: «Кош-ка си-дит на о-кош-ке».
Короче говоря, когда демократический принцип («Я не хуже…») внедрится как следует, можно рассчитывать на то, что образования вообще не будет. Исчезнут все резоны учиться и страх прослыть неученым. Тех немногих, кто все-таки жаждет знаний, поставят на место, чтобы не высовывались. Да и учителям (точнее, нянькам) будет не до них – сколько кретинов надо подбодрить, сколько тупиц утешить!..
Демократия в низшем смысле слова (так называемый «демократический» дух») создает нацию без великих, нацию недоучек, неустойчивых нравственно. Так как их еще в детстве распустили, начисто лишенных воли, так как с ними всю жизнь носятся, и чрезвычайно самоуверенных (невежество + лесть)… Когда такая нация столкнется с другой, где дети в школе трудились, дарование вознаграждалось, невеждам слова не давали, может выйти только одно…»
Конечно, для того чтобы разобраться с данным отрывком из текста, следует знать, что перед нами речь беса Баламута и многое представлено именно с его бесовской «колокольни». Однако не стоит списывать весь пафос на это, ибо тут же Баламут, обращаясь к своим «совражникам» изрекает: «Нам больше не придется пестовать в людях самодовольство и невежество. Сами управятся».
Притча была написана Клайвом Льюисом в 1958 г. Она, пусть и в фантастической форме, раскрывает реалии английской школы той поры. И как же не воскликнуть здесь вместе с Константином Леонтьевым: «Наше счастье в том, что мы находимся «im Werden», а не стоим на вершине, как Англия!» Однако подождем впадать в состояние экстатического восторга…
В последние годы в нашем обществе разворачивается дискуссия, связанная с новациями в воспитании и образовании, по отношению к неким детям «индиго». Впрочем, проблема детей «индиго» не появилась на свет в России, она перекочевала к нам с Запада.
Медведева и Шишова так реагируют на этот новейший вопрос российской педагогики: «…Педагоги, не желая выглядеть «отсталыми», силятся «соответствовать», соглашаются с тем, что «школе все-таки придется в самые кратчайшие сроки кардинально меняться», что «гиперактивным детям нужна гиперактивная педагогика». Они стремятся «соответствовать уровню современных детей» (имеется в виду их разболтанность), «любить их такими, какие они есть» (не сметь их критиковать и воспитывать), «учиться жить их жизнью» (подыгрывать неуправляемости детей). Такие цели ставит «новая» педагогика. Более того, она требует применить такой подход ко всем без исключения ученикам, потому что это якобы — «толерантно» и «гуманно». Не вмешиваться, быть «толерантным» к хамству и вызывающему поведению учеников, поощрять все нетрадиционное (в том числе и сексуальную ориентацию) — «заманчивая» перспектива, ничего не скажешь!..
Идея же детей «индиго» вполне в духе западных педагогических принципов, которые усиленно навязывают нам в последние два десятилетия. Считается, родители должны быть с ребенком только в партнерских отношениях. Ни в коем случае не оказывать на него никакого давления. А под давлением понимают обычное воспитание. Не должны, дескать, делать замечаний. Ссылаются, в частности, на одну японскую теорию, которая говорит о том, что до двенадцати лет ребенок не должен слышать слова «нет»… Но любой ребенок, если ему ничего не запрещать, не учить его, не говорить ему, что можно, а чего нельзя, рискует стать именно таким – разбалованным, распущенным по вине неумных родителей, которые поверили глянцевым журналам и вредоносным телепередачам. Можно его, конечно, назвать ребенок «индиго». Но сущность от этого не изменится».
Если посмотреть на детей «индиго» через призму льюисовского «Баламута», то обнаружится, что ничего нового-то и нет. Тех, кого считали в 50-е годы в Англии «недоучками» и «разболтанными», сейчас в первом десятилетии XXI века, под влиянием образовательного постмодернизма стали высокопарно именовать «детьми с аурой цвета индиго». Теперь, становится возможным в целях «развивающей педагогики» не только заниматься моделированием «а-ля куличики», но и полагать, что за сим скрывается особый потаенный высший смысл. Ни какой настоящей новации на самом деле не имеется, просто в середине XX века говорилось о том же самом, только с использованием других терминов и эпитетов. Стоит ли российской школе (в который уже раз!) принимать «медь за золото»?
Дефиниции: новация, инновация, прогресс кажутся многим понятными и не требующими дополнительной расшифровки смысла. Но так ли это? И как их применять? Следует ли полагать, что компьютеризация учебного процесса, будет привнесением в него чего-то нового? Применение «опорных сигналов» – новация ли это? На первый взгляд на все вопросы надо ответить утвердительно. Но вот в свете христианской публицистики однозначность несколько тускнеет, а, то и совсем исчезает.
Интереснейший русский философ и публицист начала двадцатого столетия Владимир Францевич Эрн выдвинул «идею катастрофического прогресса». Прогресс (по В. Эрну) ускоряется, прежде всего, через катастрофы, когда ненужное и обветшалое в традиции уничтожается, а все лучшее продолжает развитие на последующем более возвышенном уровне.
На наш взгляд подлинной новацией в образовании может быть только катастрофическая новация. Иная же и наименования «новации» не заслуживает. В учебном процессе главными являются личности ученика и учителя. Если новация преображает их, способствует «катастрофическому» подъему интеллектуальности и нравственности, тогда она оправдана, актуальна, насущна. В противном случае, надо призадуматься и притормозить с нововведением (и определиться, а не симулякр ли новации перед нами?).
В конце концов, всегда надо помнить, что «… для земледельца забота о пропитании служит побуждением к посеву семян; целью же земледелия является снятие плодов. Но гораздо выше стоит земледелец, засевающий ниву одушевленную. Один обрабатывает поле, имея в виду получить преходящую пищу, другой, – имея в виду целость вселенной» (Свят. Климент Александрийский. Педагог)
