Трагикомедия Дмитрия Мережковского на фоне революции

9 декабря 1941 года в Париже скончался один из самых известных в Европе русских писателей начала XX века Дмитрий Сергеевич Мережковский (1865—1941), неоднократно выдвигавшийся на Нобелевскую премию по литературе.

Жизнь Мережковского, его увлечения, его религиозно-философские штудии были типичны для интеллигенции, проживавшей в Царской России, но желавшей знать ни истины русской государственности, ни Православия, ни русского народа. Выросшая на О. Конте и Ч. Дарвине, эта интеллигенция, даже обратившись к религии, мыслила только позитивистки и эволюционистски, носилась с идеей прогресса и «животворящей» силой революции.

Сам Мережковский, наделенный от Бога разнообразными талантами, использовал их для разрушения своей собственной страны. Он любил не реальную Россию с ее радостями и язвами, а некий миф, мечту, грезу, призрак. И к христианству Дмитрий Сергеевич относился весьма странно, отнеся Русскую Церковь к Царству хама, он выдумал оккультную веру, основанную на «Третьем завете». Мережковскому казалось, что он придумал нечто новое, хотя на самом деле всего лишь повторил средневековую ересь – хилиазм в стиле калабрийского аббата Иоахима дель Фьоре (1132—1201).

Одним словом, Дмитрий Мережковский спокойно жил в Российской империи и звал революцию, дабы она напрочь изменила весь строй вещей. Конечно, он приветствовал 1905 год, а потом и февральский переворот 1917-го. Уже позже Мережковский записал: «Как благоуханны наши Февраль и Март, солнечно-снежные, вьюжные, голубые, как бы неземные, горние! В эти первые дни или только часы, миги, какая красота в лицах человеческих! Где она сейчас? Вглядитесь в толпы Октябрьские: на них лица нет. Да, не уродство, а отсутствие лица, вот что в них всего ужаснее… Идучи по петербургским улицам и вглядываясь в лица, сразу узнаешь: вот коммунист. Не хищная сытость, не зверская тупость – главное в этом лице, а скука, трансцендентная скука «рая земного», «царства Антихриста».

Февраль и Март революции для него «благоуханны». Мережковский словно не хочет знать о крови и мерзости этой фазы революционного процесса. Он отказывается вспоминать все гнусности переворота, когда ложь погоняла ложью. И за благоуханием Февраля не различил «благоухание» Октября. Постфактум Дмитрий Сергеевич даже отказывает Октябрю в принадлежности к революции. А ведь этот человек очень недурственно знал историю, мог хотя б предположить, что одно следует за другим и в Феврале как раз то и заблагоухал впервые тот «Грядущий Хам», которого он так страстно бичевал и ненавидел.

В 1920 году Мережковский покинул Россию. И в эмиграции активно принялся критиковать большевизм. Причем эта критика отличалась повышенным напряжением и осознанием того, что произошло.

В 1922 году Д. С. Мережковский пишет: «Мириться можно со злом относительным, с абсолютным – нельзя. А если есть на земле воплощение Зла Абсолютного – Дьявола, то это – большевизм.

«Ваш отец – дьявол. Он был человекоубийца от начала, лжец и отец лжи».

Большевики – сыны дьявола, лжецы и человекоубийцы от начала. Лгут и убивают, убивают и лгут. Покрывают ложь убийством, убийство – ложью. Чем больше лгут, тем больше убивают. Бесконечная ложь – человекоубийство бесконечное.

От начала солгали: «Мир, хлеб, свобода». И вот – война, голод, рабство. Такое рабство, такой голод, такая война, каких еще никогда на земле не бывало.

Лгут о революции – освобождении, а свободу называют «буржуазным предрассудком» (Ленин.) Но, если надо буржуазию уничтожить, то надо уничтожить и свободу. Это и делают: убивают свободу и покрывают убийство ложью. Лгут, что убили свободу на время, пока не восторжествует равенство. Но нельзя убить свободу на время. Убитая свобода не воскресает, пока живы свободоубийцы. Пока жив большевизм, свобода мертва.

Да, воистину, такого рабства никогда еще на земле не бывало. Доныне всякое человеческое насилие, порабощение было только частичным, условным и относительным, именно потому, что было только человеческим. Всякий поработитель знал, что делает зло. Большевики этого не знают. Так извратили понятия, что зло считают добром, добро – злом, «по совести» по своей нечеловеческой, дьявольской совести. И впервые на земле явилось рабство безграничное, абсолютное, нечеловеческое, дьявольское».

Мережковский религиозно суров к большевикам: «Если богочеловечество – основной догмат христианства, то обратная сторона этого догмата – бесочеловечество. Можно отвергнуть все христианство вместе с его основным догматом; но, приняв одну половину его, надо принять и другую.

Таков ужасающий реализм моего утверждения: большевики – сыны дьявола.

Но все ли большевики – сыны дьявола? Нет ли между ними и честных, добрых людей, даже «святых»? Вот вечный вопрос соглашателей.

Честных и добрых большевиков нет, а есть как будто честные и как будто добрые. Но эти еще хуже простых негодяев: чем лучше, тем хуже.

Разумеется, и честный и добрый человек может сойти с ума, сделаться зверем, дьяволом или идиотом, юродивым, даже как будто «святым». Но в сумасшествии уже нет человека, не только честного и доброго, но и какого бы то ни было: человек был и, может быть, снова будет, когда выздоровеет, но сейчас его нет.

Большевизм, как душевная болезнь, не столько умственная, сколько нравственная – moral insanity, и есть такой именно абсолютный провал человеческой личности, ее исчезновение абсолютное. В этом смысле, истинных большевиков, «честных» и «святых», к счастью, немного. Но это – самые страшные».

Большевиков писатель осуждает, но сам не кается. А ведь в дореволюционные годы своими трудами способствовал распространению идей, жертвой которых и стала Россия в 1917 году.

Мережковский трагикомичен в данной ситуации – протестовал против рабства и хамства, коих не было при самодержавной власти, а потом обнаружил их в изобилии после окончательной победы, столь им любимой революции. Февраль то предисловием и зачином был, а Октябрь революционным эпилогом.

Причем, Мережковскому нельзя отказать в уме и способности анализировать. Чего только стоят эти слова: «Достоевский сравнивал всемирное объединение человечества в Интернационале с вавилонской башнею. Как все пророчества Достоевского, так и это ныне исполняется воочию. Петроградская башня — продолжение вавилонской, III Интернационал – продолжение Интернационала допотопного. Одна звезда пятиугольная сверкает над обоими». Но дальше здесь же – в «Кресте и пентаграмме» Мережковский скатывается к привычной ругани в отношении черносотенства и т. п.

В русской эмиграции, впрочем, Дмитрий Сергеевич – не одинок. К сожалению, от большевиков ушли за рубеж не только те, кто придерживался монархических и православных убеждений, но и те, кому деваться больше некуда было: советская власть страшила своими расправами с мало-малейшим инакомыслием.

Мережковские – это образы русских людей, порвавшие органическую связь с Россией задолго до революции, но так и не восстановившие ее.

В статье «Л. Толстой и большевизм» у Д. С. Мережковского сказано следующее в заключение: «На яснополянском кургане, где Толстой играл в детстве, он основал «орден для спасения мира» и зарыл «зеленую палочку», веря, что, когда ее отроют, – наступит на земле царство Божие.

Если это – легенда, то глубочайшая сущность Толстого выражается в ней: детство, как царство Божие. «Если не обратитесь и не станете, как дети, не можете войти в царство небесное». Золотой век, детство мира – в прошлом? Нет, в будущем. Когда обратимся, станем как дети, поверим в чудо, то отроем «зеленую палочку» и наступит на земле царство Божие.

Это уже не метафизическая реакция, а религиозная революция, из всех революций величайшая. Потому-то и срывались все революции в бездонный Ужас, Террор, что за ними не было этой религии.

В политике Ленина – стальной рычаг разрушения беспредельного, а в религии Толстого – Зеленая Палочка, веточка с Древа Жизни, магический жезл беспредельного творчества. Вот почему не метафизическая ложь, а религиозное кощунство – соединять Толстого с Лениным. И опять если мы это поймем, Толстой будет с нами.

В метафизике Толстого – явная воля к безличности, а в религии – тайная воля к Лику Единому. Что воистину верил он в Единый Лик, о том свидетельствует гр. Александра Андреевна Толстая, которая знает веру его, как никто. Верил, но сказать не умел. «Сказать свою веру нельзя…» Как только сказал, то вышло кощунство. Мало сказать – надо сказать и сделать. А сейчас кто скажет и сделает? Но пусть не сказал, мы все-таки знаем, что он с Тем, Чье имя сказать нельзя.

Он с Ним, а мы с кем? Только ответ на этот вопрос и решит, с нами или не с нами Толстой».

«Св. Лев, моли Бога о нас!» – гр. Александра Андреевна Толстая предсказывала, что обратится некогда с этими словами к племяннику своему Льву Николаевичу.

Свят ли он? Нет, несмотря на все величие свое, он так же грешен, как мы. Не за это ли мы и любим его больше святых?

Когда умирают святые, то прямо идут в рай, а грешные проходят чистилище. Русский большевизм — толстовское чистилище. Огнем его грехов сейчас вся Россия горит, но не сгорит: спасет Зеленая Палочка. Только грехи сгорят в огне чистилища, и выйдет из него Святая Россия, Святой Лев.

– Св. Лев, моли Бога о нас! – пока мы этого не скажем, мы не спасем России».

Льва Толстого Ленин называл «зеркалом революции».

Так с кем же тогда Дмитрий Мережковский?