Странное лихорадочное время! Как будто целые полчища людей, вчера еще сидевших взаперти, не разгибая спин, нежданно вырвались на вольный воздух и, полною грудью вдыхая в себя живительные струи невесть откуда подувшего, непривычного дуновения с горных вершин, ходят как ошалелые, с налитыми кровью глазами и опьяневшими нервами; в чарующем оцепенении полумглистого золотого сна мятежно встают обманчивые образы, а язык, бессильный к тому, чтобы служить разуму, бессвязно лепечет в ответ на грозную бурю сердец…
У нас такие эпохи всегда возникают тогда, когда нашу государственную силу постигают внешние зловещие неудачи. Надо полагать, судя по описаниям современников, что таково было настроение конца 50-х и начала 60-х годов. Аналогия громадная. Но и точек различия больше, нежели обыкновенно думают. В 1856 году Россия была побеждена коализованной Европой. В 1904 году нас в действительности не били ни разу и едва ли может быть разумное сомнение в окончательном торжестве России, не говоря о том, что вторую «севастопольщину» мы с неслыханною доблестью принимаем, как терновый венец, на краю мира, при таких условиях, в которых наши соперники-англичане, года четыре тому назад, терпели страшные поражения каждый раз, когда они не были в числе 40 человек на одного противника-бура.
Другая, более глубокая черта различия в том, что эпоха 50-х и 60-х годов была чревата такого действительного творчества духа и таких веками назревших сил, из которых не могло не вырасти обновления русской жизни во всем ее укладе. Если же обратиться к смуте наших дней, то именно этот вопрос является в высшей мере сомнительным. С первого взгляда общественная смута представляется более острою, более вооруженною к потрясению и разрушению, более наученною предыдущим опытом и, так сказать, техникою всеобщего потрясения. Но настроена ли она созидательно, насчитывает ли она в своих рядах действительно строительные силы, способна ли она к управлению умами, страстями и надлежащему комбинированию реальных интересов, коими жива наша громадная родина, словом сказать, есть ли в ней даже настолько серьезных сил, с которыми правительство могло бы считаться при выработке завтрашней государственной программы? В этом есть основание весьма и весьма усомниться.
Прислушайтесь к тому, что говорят пламенные защитники смуты. Им же, как известно, в наши дни счета нет, — первый и главный аргумент, во всех устах сводится, в крайнем случае, к смягчающим всеобщую вину обстоятельствам. Нам говорят, что нам до сих пор так плохо жилось, что временно извиняется интеллигенции всех рангов, если она окончательно перестает интересоваться всем, что до сих пор называлось наукой, литературой, искусством, религией, лишь бы вся ее сила сливалась воедино и била как молот, в одну точку. Слова «порядочность», «честность», «культура», «развитие» давно потеряли свое прямое назначение и превратились в условные алгебраические знаки, с однообразным и нередко безобразным содержанием.
Число образованных людей давно уже удесятерилось, но средний тип действительно культурного человека понижается с каждым днем и эти бесчисленные волны интеллигентного пролетариата, вскормленные на одностороннем революционном идеализме, делаются все менее приспособленными к тем полезным задачам жизни, ради которых отрываются от населения ее частицы достояния, на которых строится образование страны.
Не менее характерно и то, кто занимается у нас «деланием революции». Если у вас есть досуги, читатель, и если вы вхожи в мир так называемых салонов и гостиных, вы скоро убедитесь в том, что этим «деланием» занимаются сытые люди всех рангов, прикосновенные, конечно, к щедротам неисчерпаемой «матушки-казны», с тайными советниками во главе. Если вы заглянете в широко раскрытые залы, где сотни лиц обоего пола приходят, с замиранием дыхания, слушать модных, хотя иногда и бездарных витий, вас поразит общая черта: начнут за здравие, а кончать за упокой; сначала говорят о «психологии», о «вулканах» или о «норвежской литературе», смотря по заглавию лекции — и неизменно, ко всеобщему удовольствию, кончают все о том же… Даже вовсе уже не обиняками. А тем временем, по рядам ходит тарелочка, собирают на «страждущих». Наивная душа раскрывает кошелек: «О, с удовольствием, вы собираете на раненых? На-те, берите». «Да, собираем, — отвечают юной душе с ухмылением, — на раненых, только не на маньчжурских». А выходя из этих святилищ, наши безбородые сыновья и юные дочери расходятся с громкими формулами на устах и уходят рядовыми в глубокие ряды и полчища, в которых мы сначала заметили присутствие тайных советников.
Другое весьма ходячее оправдание тоже у всех на языке: «Мы не хотим, чтобы всюду бесконтрольно властвовали воры и взяточники. Дайте нам широкий общественный контроль!»
Прекрасно. Посмотрим теперь реальные сценки, выхваченные из действительности. Вот залитой огнями зал. В воздухе душно; снаружи толпятся не попавшие в заседание. По группам ходят бледные, взволнованные вдохновители, многозначительно шепчутся, дисциплинируя ратных к предстоящей брани. Начинается. Настроение подвига чувствуется в воздухе: хоть в Камчатку!.. Колокольчик безнадежно звенит, председатель чего-то, но разрешает, по «независящим обстоятельствам», чему-то ставит преграду, но напрасно. Гордо прозвучали формулы, сложились просительные пункты, пошли густою волною подписывать заготовленные листы. Словом, ни дать ни взять — «Serment du Jeu de Paume» [«Клятва в зале для игры в мяч» — первое открытое выступление третьего сословия против короля в самом начале Великой французской революции, происшедшее в версальском зале для игры в мяч — прим. ред.] в 1791 году. A вы, стоя в стороне и вглядываясь скептическим оком в проходящих мимо вас «граждан», узнаете в рядах единодушно слившегося собрания, наряду с видными представителями разных лагерей, известных вам казнокрадов или взяточников. Они заодно, ибо в эту минуту только сильные духом идут своей колеей. А где их сыскать, эту соль земли русской, этих действительно сильных духом, которые не убоятся стать во весь рост, когда клокочет ненависть и на грозный окрик, кто против, смогут спокойно, мужественно ответить: я!
Таков, без сомнения, дух переживаемых нами дней, во всей их дикой красе, но и во всей безнадежной их немощи. Весьма естественно, что наша молодежь, душевная сила которой задолго уже выветрилась еще в те годы, когда всюду, в других странах, ей надлежит лишь постепенно закаляться духом и складываться в рост, эта молодежь есть предопределенная жертва в такой же мере, как алкоголик, с ослабевшими клапанами сердца, сразу уносится в холерную эпидемию. Но нам, людям пожившим, предстоит другая, хотя и неблагодарная задача. От нас страна вправе ждать холодного измерения тех сил, из равновесия которых складываются события завтрашнего дня.
В этом отношении, беспощадный анализ может обнаружить много неожиданностей.
Будущее всегда принадлежит той стороне, на которой больше всего накоплено зиждительных сил и притом сил, подчиняемых сознательному мышлению, во всеоружии жизненноосуществимых государственных целей.
