Честертон Г.К. — Культура в сравнении с цивилизацией

В последнее время между культурой и цивилизацией прояснилось любопытное различие, почти противоречие.

Двое ведущих мыслителей нынешнего времени: один – русский, а другой – немец, четко обозначили его, хотя и решили трактовать по-разному.

Освальд Шпенглер

 Немец — вольнодумец и агностик, конечно же был жестко связан железными цепями догматов материализма.

Русский, будучи греко-православным христианином, осколком разрушенной и гонимой Церкви, оказывается немного более оптимистичным и, очевидно, считает, что есть такая вещь, как человеческая свобода и у человека есть шанс на эту свободу. Но оба философа, так или иначе, согласились при рассмотрении теории отношений между культурой и цивилизацией в том, что, грубо говоря, цивилизация – это конец культуры, предвестие смерти ее.

В своих собственных целях изложу вопрос иными словами: идея заключается в том, что культура – это развитие, первоначальное проклевывание ростков человеческой духовной или художественной природы, проявление ее в фольклоре или примитивной архитектуре целого народа.

Цивилизация, скорее представляется ограничением, компромиссом, наложенным сверху на культуру и возникшим в результате открытия существования других народов или других методов производства.  Придерживаясь культуры, человек созидает свое искусство, свои вкусы. Следовательно, истинная культура, как и истинная благотворительность, начинается дома. С цивилизацией же возникает нечто не только чисто публичное, но и немного бездомное.

Культура позволяет выращивать в своем собственном саду те цветущие деревья, какие вы предпочитаете, и посадить их там, где вам нравится. А у цивилизации для вас припасен суд с соседом по поводу того, что ваши деревья заслоняют его сад или же вызов полисмена, чтобы выдворить соседа, если он проявит неуступчивость по данному вопросу.

В наличии различия между культурой и цивилизацией необходимо признать некую горькую правду, не предаваясь фаталистическому и пессимистичному взгляду, свойственного Шпенглеру, усматривающему в обществе и истории седые геологические эпохи с их человеческими окаменелостями. Достаточно лишь сказать, что мы – не ископаемые и что Исайя, Пифагор и Августин – не допотопные окаменелости.

Шпенглер склонен относиться к полному пришествию цивилизации как к наступлению Ледникового периода, замораживающего человеческую жизнь, поскольку лед сковывает все живое.

Бердяев Н.А.

Бердяев, русский, как я уже говорил, думает проще и свободнее, но, особенно, проще. Однако, я не ставлю себе целью обсуждать взгляды этих двух философов или саму теорию. Меня интересует только определенный угол, аспект ее, затрагивающий судьбу цивилизации, в которой действительно придется жить большинству моих соотечественников – цивилизации Лондона и крупных промышленных городов, если, конечно, вы сможете назвать это цивилизацией.

И меня беспокоят особые частные сомнения.

Пожалуй, то единственное, что совершила для нас цивилизация, так это сделала нас цивильными, терпимыми.

Само слово «вежливость» (politeness) является греческим, по сравнению с «цивилизацией», в то время как слово «цивилизация» является латинским по отношению к «вежливости» (politeness). Приятно думать, что слова «полицейский» (policeman) и «вежливость» (politeness) не только имеют сходное значение, но и по сути – почти одинаковые слова.

Римляне, унаследовав культуру от греков, не сразу установили, что представляется корректным, присущим гражданину. И несколько смутно связали корректность с самой идеей цивилизованности.

До определенной степени цивилизация, или даже скорее, общественная жизнь действует таким образом. Люди начинают ощущать новую, странную сдержанность, заставляющую чувствовать себя неловко, когда они оставляют других, даже и не ведая об их фамилиях, без шляп или попросту с носом.

Новая деликатность, новое чувство того, что есть тактично и необходимо причиняет боль, обижает, наносит удары только самым близким, самым дорогим людям или лучшим друзьям. Но есть еще и другая сторона этой истории, и она приобретает трагизм в свете тезиса о цивилизации как об окостенении, конце подлинной творческой жизни культуры.  Я полагаю, что у нас есть основания для серьезной критики и опасений, когда имеется тенденция к тому, что общественная жизнь становится более грубой и жестокой, чем личная и воспитательная. Это мрачное и зловещее предзнаменование – люди начинают вести себя грубее с незнакомцами, чем с друзьями.

В конце концов, дом, несмотря на то, что находится в руинах, все еще стоит и остается школой хороших манер. Многие прилагают громадные усилия, большинство людей прилагает хоть какие-то усилия, чтобы обучить своих детей, придерживаясь, по крайней мере, каких-то правил социального поведения.

Маленькие простые отблески нетерпения и гнева, прощаемые вам или мне: миска супа, брошенная на стол, размахивание кухонным ножом, когда по ошибке можно совершить убийство, — не меняют того факта, что даже в том же самом домашнем хозяйстве детей, как и встарь, учат осторожности, чтобы не разливать варенье или молоко.

Привычные нормы поведения, насколько они все еще существуют, по-прежнему, в значительной степени принадлежат традициям домашнего хозяйства; они требуют открыть дверь даме или передать горчицу гостю. Почти все что осталось от форм вежливости – это формы гостеприимства. Когда вы говорите, что человек ведет себя как джентльмен или как сноб, то он все еще остается в человеческом доме, старается соответствовать своим высоким стандартам и выполнять то, что, на самом деле, является древними обрядами и церемониями, принадлежащими его культуре.

Но на публике все значительно изменилось. Человек, как правило, не только ни соответствует самым высоким стандартам поведения даже своей семьи, но и часто оставляет их недобровольно, в отчаянии, под сокрушающим воздействием толпы и современной уличной жизни.

 Человек, нехотя разрешающий попутчику разместиться в купе пассажирского поезда, ограничивая свои удобства, вваливается в битком набитый вагон метро и захватывает с боем свободное место, не оставляя шанса своему соотечественнику. Иными словами, общественная жизнь, жизнь, каковую греки называли культурной, а римляне именовали цивильной, стала сейчас гораздо более варварской, по сравнению с уединенной жизнью или жизнью племени.

Мы смогли бы смириться с тем, что цивилизация делает нашу культуру более холодной или официальной. Но мы не можем легко смириться с тем, что наша цивилизация делает нас более варварскими.

Культура в том значении, которое используют писатели и которое я упоминаю, есть нечто внутреннее, творческое и почти сакральное. Культура, обретшая форму, признается нами результатом характерной работы определенного народа, точно так же, как произведение искусства осознается принадлежащим кисти определенного художника. Развитие английской культуры, например, заключается в том, что владельцы даже самых бедных домиков любят иметь множество цветов на своих клумбах. Развитие английской культуры находится даже в том, что английские коттеджи и деревни обладают своеобразной красотой и живописностью, даже если и неудобны в бытовом смысле.

Строго говоря, было бы печально признать, несмотря на все наши мнения, что мы должны уступить более упорядоченной цивилизации, сделающей улицы деревень прямыми или деревенские домики величественными. Но в реальности этого не произойдет. Наша цивилизация сегодня не сооружает ничего прямого или величественного. Романтичная мусорная куча домиков-коттеджей и садов не будет заменена упорядоченными авеню или классическими колоннадами. Их сменит лоскутное одеяло рекламных щитов и мусор бунгало. Это одна из примет обреченности цивилизации, столь тревожащая литераторов.

Цивилизация делает нас более нецивилизованными – подобно человеку в метро.

Текст приводится по изданию: Gilbert Keith Chesterton. Culture Versus Civilisation (The Apostle and the Wild Ducks. Collection of essays edited by Dorothy E. Collins, 1975)
Впервые на русском языке специально для нашего сайта!
Перевод:
Гончаров Н.А.
Вычитка и правка:
Гончаров А.И

СКАЧАТЬ МАТЕРИАЛ В ФОРМАТЕ PDF