Издавна признанный долг православной церкви, ее пастырей и ревнителей-мирян составляет борьба и обличение различных сект и инославных вероучений.
Но в то время, как секты и вероучения, хотя и представляют в той или другой степени искажение истинного христианства, все-таки не окончательно разрывают связь с религиозно-христианской почвой, на которой они возникли и возникают. В то время как секты все-таки, держатся религиозной основы, все-таки имеют взоры, обращенные к духу, к небу и вечности, есть в настоящее время вера, которая совершенно не имеет в себе ничего религиозного и христианского. Она представляет собой полный разрыв с христианством, с христианской основой. Отметает от себя всякого Бога, который бы стоял выше мира и человека, отметает всякие стремления и искания вечности и представляет, по существу своему, положительную форму атеизма или полного отрицания всякой религии.
Такая вера — вера в социализм. Такое атеистическое миросозерцание и жизнепонимание — социалистическое.
Доказать и разъяснить, почему социализм нужно считать положительной и, следовательно, опаснейшей формой атеизма и антихристианства и составляет задачу нашего чтения.
Большинству социализм известен как экономическое учение о новой организации общества без права личной собственности. В будущем обществе, которого чает и в которое верит социализм, не будет того права личной собственности, на почве которого получается громадное скопление богатств у одних и отнятие всяких средств и благ жизни у других. В том обществе не будет утопающих в роскоши капиталистов, с одной стороны, и полуголодных, вечно зависимых от этих капиталистов, пролетариев, с другой. Средством к этому послужит, по учению социализма, перевод всех так называемых орудий производства, производственных средств: земли, заводов, фабрик и вообще, капитала, из частной собственности в собственность общественную или коллективную. Поэтому экономический социализм и носит название экономического коллективизма. Когда все, что теперь принадлежит капиталистам и что служит средством порабощения ими рабочих масс, перейдет или переведется в общественную собственность, тогда наступит для людей настоящее братство, равенство и свобода. В общественном производстве все будут одинаково трудиться и получать только то, что принадлежит им за труд. Наживы одних за счет работающих других, как это бывает при теперешней, капиталистической, организации производства, тогда не будет…
Вот в общих чертах экономическое учение социализма.
Собственно, против такого, чисто экономического учения церковь едва ли бы что-нибудь могла иметь. Какова будет политическая и экономическая организация общества, для существа жизни церкви это довольно безразлично. Царство церкви не от мира сего, и церковь, как и сами верующие, могут жить одинаково религиозно хорошо и в изобилии, и в тесноте, и прославляемые, и гонимые, благодаря Бога за все и уповая, в конечном счете, только на Него.
Другое дело, конечно, оспаривать экономические планы и расчеты социализма с точки зрения тоже экономических соображений. Мы их здесь не касаемся — это дело светской государственной науки и политико-экономии.
Но, помимо чисто экономической стороны, помимо экономических планов и проектов осуществимых или неосуществимых (это вопрос светской науки) социализм есть другая сторона, которой оставить без внимания церковь никак не может. Эта сторона затрагивает интересы самого существа жизни церкви, касается самых необходимых элементов ее религиозно-христианского жизнепонимания.
Социализм — не просто только экономическое учение, экономическая перспектива или теория, отвечающая только на экономические вопросы, удовлетворяющая специальное любопытство и интересы. Нет, он хочет быть больше чем экономической теорией, он хочет быть новой для человечества верой, которая бы заменила ему старую веру, веру в богов, в небо, в вечность и дала бы ему, человечеству, счастье, которого оно не испытывает теперь.
Теперь мир действительно во зле лежит, и человечество жестоко страдает. Люди враждуют и бедствуют: бедные терпят от корыстолюбия богатых, богатые — от зависти и ненависти бедных. Всем живется жутко, нехорошо. Но уверуйте в то, чему учит социализм, и зло жизни заменится общим довольством, благополучием, счастьем.
Прежде всего, социализм предлагает уверовать, что зло жизни коренится только в экономическом неравенстве, в неравном распределении жизненных средств и благ. Зло жизни коренится в том, что в мире есть капиталисты и пролетарии. Сделайте так, чтобы не было ни тех, ни других, распределите равномернее жизненные блага, каждому по его потребностям, каждому по его способностям, и зла в мире не будет. Люди не будут ни ненавидеть друг друга, ни враждовать друг с другом. Ибо не будет этих враждующих и ненавидящих лагерей, богатых и бедных, на которых теперь делится все человечество.
Для социализма вопрос о зле жизни решается очень просто, одной постановкой более правильного распределения богатств. Уже здесь, в этом центральном пункте, сказывается плоскость социализма. Зло лежит не глубже чем в зависти человека, что один имеет больше жизненных благ, чем другой. Бросьте людям по равной кости, и все зло жизни исчезнет, и люди будут блаженствовать как боги. Социалисты с большим наслаждением описывают будущее блаженное состояние общества, и все это блаженство от одного, более правильного распределения жизненных благ; здесь так и напрашивается параллель с тем плоским лукавством, которое Библия вкладывает в уста диаволу-змию при обольщении Евы: стоит только съесть этих красивых и вкусных яблочек, удовлетворить ими аппетит желудка, и вы будете как боги, знающие добро и зло. От удовлетворения аппетитов желудка до повышенного духовного самочувствия, которое бы приближало к Богу, дистанция огромного размера! Но соблазняемый, как и соблазняемая праматерь Ева, этого несоответствия, этой нелепости средства по отношению к цели не замечает и поддается на удочку соблазна.
Успех этого плоского объяснения социализма по вопросу о грехе объясняется простой психологической иллюзией. Если бы
человека в спокойном душевном состоянии, когда взволнованные чувства не подсказывают разуму своего ответа, спросить, думает ли он, что страдания человечества и зло жизни уничтожатся, если люди будут пользоваться равным внешним благополучием, то, спокойно и вдумчиво поразмыслив, он бы ответил: «Нет!». Нет, потому что если не будет между людьми зависти из-за внешних жизненных благ и средств, то найдутся другие источники зависти. Люди перестанут завидовать тому, что одни имеют больше богатства, чем другие, но можно завидовать не только капиталистам, можно завидовать и завидуют более одаренным, более способным, красивым, даже более добрым. Каин убил брата своего Авеля не из-за неравномерного распределения богатств. Но если бы даже люди, только на почве того, что все сделались одинаково сыты, стали бы так довольны, что в этом довольстве простили бы друг другу все другие неравенства: простили бы, что один умен, а другой — глуп, один — красив, а другой — безобразен, один здоров, а другой — болезнен, один ощущает блаженство жизни, а другой, по своему болезненному состоянию, нет; если бы люди, действительно на почве одной одинаковой сытости, возлюбили друг друга (что мне представляется прямо невероятным), то разве бы с этим пришел конец всем страданиям?! А болезни? А ужасные физические потрясения, физические бедствия, вроде землетрясений, наводнений, всякого рода крушений и проч<их>, вырывающая из человечества, из тела человечества живые куски?! Разве обращение частной собственности в коллективную собственность и основанное на этом обращении равномерное распределение жизненных кусков обещает устранить и эти бедствия? Вот почему мы и говорим, что, вдумчиво поразмыслив, человек в спокойном, рассудительном состоянии только посмеялся бы над рекламным учением социализма о радикальнейшем средстве уничтожения зла в жизни и приведения человечества в блаженное состояние, в новую эру всеобщего счастья. Но, когда социализм не щадит ярких красок, чтобы изобразить зло бедности и богатства, когда он с необычайной выразительностью описывает страдания пролетариата с одной стороны и ужасные насилия и притеснения капиталистов, с другой, он собирает все наше внимание, всю нашу душу только на этом зле. Только одно это зло мы и видим, оно застилает от нашего взора другие бедствия жизни, никак не связанные с богатством и бедностью, оно замещает для нас все другие зла в мире, и мы под влиянием этой психологической иллюзии, под влиянием этого гипноза от блестящего описания экономического зла невольно склоняемся и верим в силу и правильность социалистического средства. Совершенно так же, как некогда по Библии праматерь Ева, фиксацией или сосредоточением своего внимания на прекрасном виде плодов древа познания поверила дьявольскому заявлению, что эти плоды способны сделать людей счастливыми и прекрасными как сами боги.
В противоположность социализму, религиозно-христианское жизнепонимание видит глубже источник зла, чем в плоскости экономических отношений. «Завистию диавола грех в мире вниде и с грехом смерть» -разрушение во всех его видах, разрушение не только человеческого тела, но и человеческого общества, коллективного тела и даже разрушение человеческого духа, когда он становится «плотяным», т. е. ниже своей природы, ниже заложенного в нем внутреннего достоинства. Зло — не просто человеческая зависть, которая очень легко устраняется правильным, распределением имуществ, зло — это мистическая сила высшего происхождения и значения, чем просто человеческое недоразумение и несогласие. Зло — от диавола: и в мире, и в человеке. Когда в Иуде возникло злое желание предать своего учителя, это «диавол вложил в сердце Иуды» преступное желаніе (Еванг. Иоан. 13,2).
И этот, более глубокий взгляд на зло, как на мистическую, вышечеловеческую силу, можно сказать, свойственен не только христианскому сознанию, но и религиозно-мистическому сознанию всего человечества. Во всех более или менее развитых, религиях мы встречаемся с этим глубоким, мистическим пониманием зла как разрушительной, смертоносной силы демонического происхождения.
Как только человеческое сознание развивалось до некоторой глубины самопознания и миропонимания, как только человеческий ум начинал глубже всматриваться в природу зла в самом себе и в мире, он всегда подмечал особенный, вышечеловеческий характер зла, как будто зло сильнее человека, хотя человек и имеет свободу с ним бороться. Всегда чувствовалось, что, правда, мы имеем силу бороться со злом, но, чтобы победить эту вышечеловеческую силу, этот закон, который заставляет меня делать того, чего я не хочу, мы нуждаемся и в вышечеловеческой помощи. Вот почему в религиях почти всех народов можно найти элементы чаяния Божественной помощи для победы над злом, элементы в той или другой форме выраженного учения и надежды на божественное избавление.
Таким образом, в этом основном пункте социализм противоречит не только христианскому сознанию и вероучению, но и религиозному сознанию вообще. В этом пункте он столь же антихристианен, как и вообще антирелигиозен.
В связи с учением о сущности зла стоить нераздельно другое расхождение социализма с христианским и вообще религиозным сознанием. Это расхождение в понимании целей человеческой жизни. Если социализм не знает другого зла кроме экономического, кроме бедности, то и благо он знает только одно — экономическое довольство или сытость. Как нет для людей по учению социализма другого зла, так и нет, в сущности, другого высшего блага, другого счастья.
Христианство говорит: «Ищите прежде Царства Божия и правды Его», а все остальное, что касается земного благополучия, «приложится вам» (Еванг. Матф. 6 гл. 33 ст.). Даже больше: ищите сами только Царства Божия, а об остальном не беспокойтесь: во что одеться или что пить, т. е. главную энергию своей воли не направляйте на земные вещи, на приобретение земных благ. Потому что «душа не больше ли пищи», как тело выше того, что его покрывает, выше одежды?! (Еванг. Матф. 6,25 ст.). И человек не должен ли в данном случае уподобиться купцу, который, нашедший одну драгоценную жемчужину, идет и все продает, чтобы ее купить (Еванг. Матф. 13,45-46 ст.). Ищите приблизиться к Богу, во внутреннем усовершенствовании усыновиться Ему, родиться от Него, и тогда вы не будете «делать греха» (1 посл. Иоанна 3 гл. 9 ст.) и, вместе с Единородным Сыном Божиим, препобедите и самую смерть, самое острое зло нашей жизни. Христианство и своим догматическим вероучением, и своими нравственными наставлениями возводит взоры человека к вечности, направляет человеческие стремления к вечным идеалам совершенства, заключающимся в Боге, а на все остальное смотрит как на придаток, как на неважное, не первое благо. С точки зрения идеальных стремлений, их независимости, свободы, богатство может быть даже опаснее для человека чем бедность и нищета, ибо оно раздвояет человека, отнимает часть души его, а может быть, и всю душу от единственно драгоценной жемчужины «Царства Божия и правды Его», ибо человек не можетъ служит одинаково хорошо двум господам.
В этом своем указании первого блага, первых целей, к которым или которыми должна направляться человеческая деятельность и жизнь, христианство опять-таки чутко прислушивается к человеческой психологии. Глубокое человеческое сознание, голос совести, действительно подтверждает нам истину слов Спасителя, что нет человеку пользы, нет человеку удовлетворения, если он и весь мир приобретет, а душу свою загубит.
Совершенно иначе учит социализм. Он наоборот говорит: «Ищите прежде земного благополучия, экономического довольства, и даже только его одного. А остальное все, вся так называемая «правда Царства Божия» тогда сама собой приложится вам, т. е. тогда установятся в людях добрые, хорошие отношения, высокая духовная культура, чего от людей теперь так безрезультатно требуют разные проповедники религии и нравственности».
Таким образом, социализм, в полную противоположность христианству и тем голосам души человеческой, за которые один из учителей Церкви, Тертуллиан и назвал ее «по природе христианкой» утверждает приматство, первенство в человеческой жизни экономических интересов, экономического блага, довольства и сытости.
Пояснением и доказательством этого утверждения социализма является так называемая теория исторического материализма, которую развил один из столпов социализма Карл Маркс.
По этой теории все развитие жизни, вся ее культура выходит из развития экономических отношений, из смены форм экономического производства. Меняются способы производства, меняются экономические отношения в обществе, и вместе с переменой экономической структуры меняется все, вся культура, даже религия нравственность и эстетика. Эта теория и дает социализму основание утверждать: «Ищите прежде правильных экономических отношений, экономического устроения, а остальное приложится само собой: и высшая культура, и высшая нравственность.
Как все это приложится, «само собой», как из экономического довольства и сытости произрастает высшая правда и культура, социализм не объясняет и, конечно, объяснить не может. Наоборот, бывшие опыты с небольшими социалистическими общинами, вроде Икарийской колонии Этьена Кабе, основанной в половине прошлого столетия в Техасе, а потом в Иллинойсе, в Америке, показали, что высшая культура в человеческих отношениях с экономическим уравнением и благополучием — миф, сказка. В Икарийской колонии, где все колонисты имели маленькие семейные домики и пользовались достатком, скоро начались раздоры, закончившиеся изгнанием самого основателя Кабе. В последующих разветвлениях Икарийской колонии также возникали раздоры, пьянство, непослушание младших старшим и общественной власти, и проч<ее> и проч<ее>. Да и в самом деле, экономическое уравнение может оказывать только посредственное, и то очень небольшое, влияние на человеческие отношения, устранивши из них только один из поводов зависти и вражды. Но остается ведь тысяча других. Если бы даже люди во всем были сравнены: и в красоте, и в уме, и во всех обстоятельствах судьбы (что, конечно, и представить себе нельзя), то сила зла, с которой человек уже рождается, все-таки натолкнула и нашла бы ему предмет для зависти и недоброжелательства. Человек может завидовать не только тогда, когда другие имеют больше его, но и тогда, когда другие имеют столько же, как и он. Мы все, напр<имер>, знаем, что в школt чаще завидуют и враждуют между собой не сильные и слабые, но именно равные по способностям и успехам. Ясно, что уравнение само по себе, едва ли обладает магической силой производить высшую культуру, высшую нравственность человеческих отношений.
Что касается самой теории исторического или экономического материализма, по которой экономические отношения лежат в основе всей, и так называемой духовной, культуры, по которой вся духовная культура, или, как выражается социализм, идеология — религиозные, нравственные и правовые понятия и представления, составляет только надстройку над экономическим строением, фундаментом, то она имеет очень слабые исторические основания. Если в истории развития человечества и можно найти параллели между переменой производственных отношений и, напр<имер>, изменением нравов, то параллели эти сами по себе еще ничего определенного не говорят. Человечество, конечно, может развиваться одновременно во многих отношениях, так что параллели между различными отношениями можно найти. Все равно, как и отдельный человек развивается одновременно во многих отношениях: в физическом, умственном и нравственном. Но было бы очень странно из параллельности физического и духовного развития утверждать полную зависимость второго от первого, так что второе является только надстройкой первого, ручьем из источника. Конечно, различные стороны как в жизни отдельного человека, так и в жизни целого общества в своем последовательном развитии влияют одна на другую, но только влияют, а никак не определяют. Слабость или крепость тела, конечно, может оказывать влияние и на духовное развитие человека, но равно и наоборот: правильность духовного и чистота нравственного развития влияет на силу и здоровье тела. Так и в общественной жизни человечества: условия экономической, материальной жизни народа могут влиять на его духовную культуру, но и наоборот, произведения духовной культуры, духовных сил человека влияют на экономические условия. Вспомните хотя бы величайшее влияние на экономическую жизнь народов Запада открытий и изобретений человеческого ума: открытия Америки, изобретения книгопечатания и других.
Проповедуя как высочайший идеал и первенствующее благо, сытость и уравнительное пользование благами земной жизни, социализм, очевидно, глубоко расходится с христианством и в понимании человека.
Христианство, согласно с древнейшими религиозными преданиями различных народов, смотреть на человека как на творение Божие, даже больше, как на сына Божия, правомочного и предназначенного к участию в высочайшем блаженстве Отца в обителях дома Его. Социализм смотрит на человека как на сына земли, продукт земли. В этом пункте социализм, хотя он, вообще, и избегает таких «метафизических» вопросов, как вопросы о происхождении мира и человека, однако сходится по существу с материализмом. Для него человек, главным образом, плоть, а дух, духовная жизнь — надстройка. Один из основателей научного социализма Энгельс с нескрываемой симпатией относится к чисто материалистическому произведению основателя немецкого материализма, Л. Фейербаха «Сущность христианства» и с удовольствием отмечает, что с этим произведением «материализм снова вступил на трон». (Энгельс «Людвиг Фейербах»). Духовные явления, по тому же Энгельсу, суть не более, как «явления головного мозга», а явления головного мозга, «в последней инстанции», как и все в мире — «только продукты природы» (Энгельс, Dürings Umwälzung der Wissenshaft, 1886 j.) материальной природы, общей нам со всеми растениями и животными.
Этот материалистический взгляд на природу человека, что человек есть, прежде всего, плоть, и человеческая жизнь есть, прежде всего, телесная жизнь, уже предполагается и выше указанной теорией исторического материализма. Если в основе всей истории человечества лежат материально-экономические отношения: как люди добывают себе средства к жизни и как организовано в обществе производство этих средств, если вся духовная культура вырастает из этой только почвы, то ясно, — это возможно потому, что и в отдельном человеке самостоятельного от тела духа нет, что и в отдельном человеке основное место принадлежит плоти, а все, что мы называем душой человека: как человек думает, чувствует и желает, — все это производное от плоти, от ее части — мозга, все это только «мозговые явления». Поэтому-то материально-экономические отношения и определяют собой весь ход истории и культуры: потому что они именно изменяют физическое, телесное существование человека, а с ним и придаточное к нему духовное — духовную жизнь.
Христианство видит в каждом человеке не просто комок хорошо организовавшейся материи или земли, которому жизнь, пока он не рассыплется, но видит в каждом человеке дыхание Духа Божия, образ Божества, предназначенный быть подобием Богу, предназначенный к вечной жизни, несмотря на временную оболочку, и потому христианство высоко ценит личность каждого человека.
Ради этой высокой ценности человека христианство глубоко уважает свободу человека, ибо отрицание этой свободы равнялось бы отрицанию нравственного смысла человеческого существования, равнялось бы отрицанию божественности в человеке. Вот почему на самой первой поре человеческой истории, как мы читаем о том в первых страницах Библии, Бог, хотя, конечно, и знал о предстоящем грехопадении людей и провидел всю, проистекшую отсюда, скорбную историю человечества, и, хотя конечно, мог, по Своему всемогуществу, отвратить грехопадение, но предоставил, однако, проявиться человеческой свободе — что изберут сами люди.
Ради высокой ценности нравственного существа человека, ради глубокого уважения к человеческой свободе христианство и протестует поэтому против всякого насилия над человеком, допуская только как печальную необходимость в человеческом обществе, и то строго определенные, непроизвольные формы общественного сопротивления насилию: формы суда, самозащиты (пределы которой устанавливают законом) и войны. Можно сказать, что христианство не отстаивает и частной собственности как таковой: оно не отрицает ее, но и не отстаивает непременно как необходимой формы общественной жизни. Оно ее только признает. И в первое время христианства, мы знаем, была такая христианская община, в которой не было частной собственности. О иерусалимской общине верующих мы читаем в книге Деяний апостольских: «у множества же уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но все у них было общее». Но, не отстаивая непременно частной собственности, христианство не может не протестовать против всякого насильственного уничтожения частной собственности, против насильственного отношения к правам личности, и в частности, к праву собственности. Оно допускает и признает только такое общение имуществ, которое основано на свободном соизволении собственника, проистекающем из великой любви, которая делает членов общества «одним сердцем и одной душей». И уже по тому самому, что христианство и здесь признает только свободное соизволение человека, оно, не отстаивая формы общественной жизни с частной собственностью как единственно возможной, в то же время должно отстаивать институт права частной собственности. Могут существовать общины без частной собственности (это дело их членов), но право частной собственности должно принадлежать человеку как нравственному существу, ради сохранения им и здесь свободного произволения. В одном случае ап. Петр энергично подтверждает за человеком это право. Когда Анания и Сапфира, очевидно, вынужденные примером других, не по свободному произволению, продали свое имение, чтобы отдать деньги апостолам, но, как вынужденные к тому, пришли к мысли только часть денег отдать, а часть утаить, что и сделали, ап. Петр жестоко изобличил их лживый поступок, говоря: «Анания! Для чего ты допустил сатане вложить в сердце твое мысль солгать Духу Святому и утаить из цены земли? Чем ты владел, не твое ли было, и, приобретенное продажей, не в твоей ли власти находилось?» Т. е. разве ты не владел правом собственности, которое не вынуждало тебя ни к какой лжи, которое обеспечивало тебе, в данном случае, полную свободу?!
Итак, в христианстве, на Христианском понимании сущности человеческой природы, на признании в ней высшего, нравственного содержания и божественного достоинства утверждается истинное уважение к человеческой личности и ее свободе. По отношению к человеческой личности недопустим образ поведения, который бы трактовал человека, как какую-нибудь вещь, которую можно использовать для своих целей, как средство для удовлетворения своих интересов. Такое отношение к человеку позорно. В то время, как даже у образованных народов до христианства, смотрели на человека только с точки зрения пригодности его для общественного использования, общественной службы, т. е. смотрели на человека, как на средство, на вещь для известной цели, в христианстве каждая человеческая личность получила признание своей самоценности. В Греции и Риме, было время, практиковался обычай уничтожения стариков, перешедших за тот возраст, когда они уже не могут быть полезными для государства, умерщвления слабеньких детей, которые, очевидно, будут малопригодными и даже обременительными для общества. Точно так же, в общем, низко смотрели до христианства и на женщину, только как на вещь, как на средство для наслаждения. Только с христианством каждая человеческая личность получает великую ценность сама по себе, независимо от каких-либо условии телесной оболочки, как образ Божий, как создание Божие, приводимое Единородным Божиим Сыном так же в сыновство Богу. Только в христианстве получили равную ценность и крошечный ребенок, и дряхлый старик, и женщина, и вместе с ценностью этой получили освобождение от всякого принизительного к ним отношения, отношения как к вещи.
Совершенно иную тенденцию мы видим и чувствуем в социализме. Уже самый взгляд его, понимание человеческой истории, где главную роль играет экономический процесс, необходима смена форм производства, а человек со всей «душой», со всей культурой его, представляется только пеной на течении этого материально-экономического развития, взгляд этот принижает человека. Если вся история человечества есть необходимый экономический процесс, то какую-же роль здесь играет человеческая личность с ее стремлениями и волей?!
И где тут возможность и право говорить о человеческой свободе, о нравственном существе человеческой личности?! Человеку действительно остается жить как живут все существа, «надстроенные» над землей (растения, животные), питанием из земли, материально-экономической сытостью. Но если все назначение человека в питании, в сытости, то откуда же тут взять уважения к человеку, уважения к человеческой личности и ее свободе?! Откуда же человек будет уважать человека? Если закон жизни весь в питании, то не естественнее ли и в человеческой жизни, и в человеческих отношениях тот порядок вещей, который господствует в живущей питанием природе: одни существа поедают других, сильные слабых, крупные мелких?! И, в сущности, сам социализм, направляя движение пролетариата против капиталистов, не санкционирует ли тот закон поедания, против которого якобы он борется с капитализмом? Только раньше сильной стороной были капиталисты, а теперь появились защитные средства в борьбе за существование у другого зверя, но, в сущности, звериные отношения остаются неизменными. Изменяется только положение сторон, но не суть их взаимных отношений.
Христианство своим признанием нравственной ценности в каждом человеке действительно изменяет характер взаимных отношений между людьми, протестуя против всякого насилия над человеческой личностью, против всякого трактования человека как вещи, как средства. Социализм же в борьбе своей с капиталистами возводит насилие в жизненный принцип. Он не хочет ждать подобно христианству, пока Царство Божие само взойдет изнутри как закваска, но хочет принудительно, насильственным образом загнать всех в свое социалистическое стадо. В революционные эпохи эта «стихия насилия», которой дышит социализм, проявляется с особенной силой, доходя до убийств не только капиталистов, но и тех, кто, с точки зрения социализма, поддерживает капитализм, и самая мирная социал-демократия рукоплещет этим убийствам, выдавая тем свое истинное нутро. Идолопоклонствуя пред своим будущим «равносытым» обществом, социализм с полным сознанием приносит ему человеческие гекатомбы, массовые человеческие жертвы. Не только отдельные люди, но и целые поколения в его глазах служат как бы только навозом, удобрением для будущего социалистического царства. Здесь именно целые поколения трактуются только как средства к тому, чтобы водворить на земле это царство: настоящие поколения не щадятся для будущих, для будущего социалистического рая. Социализм искренно радуется всему, что умножает пролетариат, обостряет его бесправность и бедность, потому что все это делает его «сознательнее», восприимчивее к социализму. Самые забастовки в глазах правоверного социалиста важны не тем, что они временно могут улучшить положение рабочих, но тем, что они разоряют мелкие, слабые предприятия и оставляют жить только крупные, сила которых после может лучше давить рабочих и приводить их в сознание социализма тем, что, разоряя целую массу мелких предприятий, забастовки, таким образом, умножают пролетариат (за счет разоренных владельцев) и выбрасывают массу озлобленных, т, е. близких к сознанию социализма, рабочих. Правоверный социализм не особенно одобрительно относится и к рабочим потребительским обществам, и к производительным товариществам, потому что все это улучшает положение рабочих, ослабляет силу пролетариата, понижает его классовое сознание и, следовательно, отдаляет наступление социалистического царства. Разве такое отношение к человеку, которое выражается здесь, не бесчеловечно? Разве такое отношение к человеку далеко отстоит от той практики древнего Рима и Спарты, когда немощных стариков и детей без жалости топили в Тибре или сбрасывали со скалы.
Признавая в человеке только существо, жаждущее экономической сытости и удовольствий, не уважая в нем нравственной личности и существенного ее требования — свободы, социализм не только удерживает принцип насилия в человеческих отношениях в настоящем, но и самое свое будущее счастливое общество строит на фундаменте насилия, принуждения, а не свободы. Будущее социалистическое общество с его коллективным производством будет организовано принудительно. Все будут подчинены определенному порядку жизни, за соблюдением которого, несомненно, так же будет наблюдать общественная власть. Правда, социалисты пробуют уверять, что в будущем обществе все будут подчиняться установленному порядку добровольно, определенное число часов в день работать на удовлетворение общественных потребностей, остальные часы, сколько нужно, на удовлетворение личных, но, к сожалению, социализм не объясняет, откуда вдруг у всех возьмется добровольное, подчинение порядку и на какой такой основе явится у всех желание поработать несколько часов для общей пользы. Иное дело, если бы такое человеческое общежитие было основано на христианской любви, на христианских началах нравственности и свободы, но социализм знает только экономическую необходимость, которая приведет к устроению этого общества, этого общежития. Социалистическое общежитие будет устроено властью и силой пролетариата, а совсем не христианской свободной взаимной любовью. Но тогда и тот общий ранжир, которому все будут подчинены в социалистическом общежитии, будет всегда чувствоваться человеческой личностью, как принудительный ранжир, и подчинение ему должно будет поддерживаться принудительной властью. Таким образом, все время говоря об освобождении человечества от уз капитализма, социализм, в действительности, отнюдь не обещает привести человечество в царство свободы, а может привести только в царство необходимости, в новое царство принуждения, в новые и, пожалуй, крепчайшие узы, чем «узы капитализма».
Таково, по сравнению с христианским, социалистическое уважение к человеку и его свободе.
Из противоположности христианского и социалистического взгляда на человека вытекают и дальнейшие противоположнсти во взглядах на человеческие отношения. Христианство видит в каждом человеке высшее создание Божие, ради которого Бог не пожалел даже Единородного своего Сына, в каждом человеке ценит его духовную, божественную сущность, и потому все люди пред очами Божиими, или с высшей, религиозной точки зрения, равны. В каждом человеке есть зерно Божие, есть частица Божества, и поэтому всех мы должны любить и беречь. В этой любви нашей нет неравенства, есть только видоизменения любви: иначе любовь проявляется к добрым, иначе к злым, но любовь одна. Как солнце сияет на благие и злые и дождит на праведные и неправедные, так Бог любит всех, так должны, по христианскому учению, всех без различия любить и мы, даже своих врагов (как и Сын Божий молился за врагов своих). Все должны быть для нас равны в любви нашей, как все равны в любви Божией. И тем больше христианство не признает никакого значения за разного рода внешними неравенствами: неравенствами по имущественному состоянию, по общественному положению, по происхождению и т. д. И богатый, и бедный, и знатный и незнатный, для христианина, в любви его — все равны: они различаются только по внешнему положению, по положению плоти, которой христианство именно и не измеряет ценность человека. В этом равенстве христианского отношения и состоит истинный, христианский демократизм.
Совершенно иного характера демократизм социалистический. Социализм, хотя и много говорить о равенстве отношения, но, в действительности, он столь же далек от истинного равенства, как и капитализм. Только там обожаются капиталисты, а здесь пролетариат. Для тех нет «человека» вне капиталистов, для этих нет «человека» вне пролетариата: вне пролетариата есть только «презренный буржуй», по отношению к которому все дозволено. На этот счет совершенно справедливо замечает один из современных религиозных мыслителей (Н. Бердяев), что «высоко оценивать людей потому что они пролетарии, это то же, что оценивать их на том основании, что они дворяне или богаты». То и другое есть внешняя вещь, внешнее положение человека, и как дворянство и богатство, так «и пролетарское положение часто бывает связано с очень дурными качествами личности».
Но этого мало. На христианском признании в каждом человеке духовной, нравственной личности утверждается не только равенство между живущими людьми, какое бы внешнее положение они ни занимали, но и равенство между поколениями людей, между настоящим и поколениями прошлыми. Прошлые поколения равноценны с настоящим и позднейшие поколения равноценны с прошлыми, потому что все обладают духовной бессмертной сущностью, и все получат возможность иметь участие в царстве Божием: пришедшие позже, как и пришедшие раньше (по Евангельской притче). В христианстве все равны, и живущие, и умершие, и последних мы так же должны любить, как и всех живущих, ибо в христианстве все живы, ибо бессмертная духовная сущность в человеке не умирает. В этой непрерываемой живой любви настоящего и будущих поколений к прошлым, каковая любовь, между прочим, и выражается в христианских молитвах за умерших, лежит утешение им и с нашей стороны, за те страдания и слезы, которые испытали они, работая и для будущих поколений, заботясь о детях своих, т. е. и о нас. Поэтому справедливо и говорят религиозные мыслители, что в христианстве ни одна слезинка не забывается, не только Богом, но и братьями-людьми, но все слезы прошлых поколений оправдываются живой любовью к ним поколений следующих. В то же время, в этой великой любви поколений, связующей последующие поколения с прошлыми, лежит и для нас глубокое и живое побуждение работать для поколений будущих. Мы не умрем для них, мы останемся для них живы, и как живые, будем чувствовать их любовь и благодарность.
Совершенно нет и не может быть мыслимо подобное равенство поколений, настоящее вселенское равенство человечества в социализме. Ведь в социалистическом царстве довольства и сытости не будут никак участвовать прошлые поколения, не будем участвовать и мы. Оно будет только для будущих поколений, которые его достигнут. Так что все слезы и страдания, которые в прошлом переносились ради будущего, не будут оправданы ничем. По христианскому учению, в очах Божиих не пропадать ни одна слезинка замученного маленького ребенка, вспомнится и она в будущем Царстве Божием, а по социалистическому учению, все слезы прошлых поколений, все страдания миллионов уже умерших людей для них самих совершенно пропадают. Люди умирают, и их больше нет, потому что с разрушением основы, плоти, что остается от человека? Страдания людей служат только для будущих поколений и, в конечном счете, для будущего социалистического царства. Все жертвы, какие приносит человечество, послужат только для будущей сытости. Мы страдаем, боремся, а только они, отдаленные будущие, будут довольны и счастливы. Но позволительно спросить у социализма: «Во имя чего же я должен страдать и приносить себя в жертву ради будущей сытости?!» Где же тут справедливость, которой мы все время ищем? На самом деле, не есть ли тут на лицо новая эксплуатация человека человеком, эксплуатация настоящего поколения будущим, которого еще даже не существует?! Эксплуатация живого человека, может быть, только фантомом?! И чем, в самом деле, эта эксплуатация настоящего человека будущим сытым лучше и выше эксплуатации теперешней, эксплуатации голодного живым сытым? И не представляется ли, поэтому, вся проповедь социализма, все призывы его и организация пролетариата в интересах будущего сытого общества ужасной бессмыслицей?!
Столь же обманчивым представляется и то социалистическое братство между людьми, о котором социализм так любит говорит и заботу о котором принимает на себя. Прежде всего, братство это относится, опять-таки, только к будущему уравнительному обществу, которое, еще неизвестно, настанет или нет. Притом, едва ли оно, в действительности, будет иметь место и в будущем социалистическом царстве. Братство предполагает взаимную любовь, в сознании единства своей духовной природы. Но в будущем социалистическом царстве принуждения, царстве принудительного ранжира и организации, едва ли будут особо благоприятные условия для взаимной свободной любви и, следовательно, для братства. Притом, хотя, конечно, и в будущем социалистическом обществе люди будут сознавать единство своей животной, чисто человеческой организации, но едва ли это одно родовое — животное единство достаточно для братских отношений между людьми, для братства. Собаки тоже сознают свое родовое — животное единство: собака всегда узнает собаку и иначе относится к ней, чем к другим животным, сознание рода и у собаки есть. Но собачье животное братство продолжается только до первой кости. Насколько для братства совсем недостаточно одного сознания своего животного рода и родового единства, ясно свидетельствуют самые обыкновенные примеры, что даже люди одной крови, единокровные братья, перестают чувствовать свое братство, если между ними образуется духовная пропасть, если их уже не связывает духовное единство. Единство крови не спасло Каина от убийства Авеля. Вот почему и в социалистическом будущем обществе едва ли будет достаточно для человеческого братства сознания одного родового, животного единства. Но другого, высшего объединения у социализма и нет.
Что же касается настоящего, то здесь социализм не только не допускает братства между людьми, но, напротив, совершенно открыто проповедует ненависть и вражду: «На вампиров: попов, на богатых! Бей, души их, злодеев проклятых!» — поет в своих песенках социализм. И это возвещает, этому принципу вражды и насилия поклоняется не только боевой социализм. У самого умеренного социалиста, на ряду с разговорами о гуманности, об идее гуманизма, об идеале угнетенных, который сближает социализм с христианством. можно вдруг, и в самом неожиданном сопоставлении, встретить восхищение бесконечной (пролетарской) толпой со сверкающими глазами и сильными кулаками!!! Так, в одной брошюрке очень умеренного социалиста (Штампфера) вслед за словами об идее гуманизма, которая будто бы сближает социализм с христианством, говорится: «За этой идеей (т. е. идеей гуманизма) стоит уже не только воля отдельного человека, не только бледный мечтательный проповедник, но и бесконечная толпа со сверкающими глазами и сильными кулаками». Однако, хорош гуманизм, поддерживаемый сильными кулаками!
В противоположность социализму, именно только христианство, не только проповедует, но и действительно воплощает в жизнь истинное братство. В то время, как социализм всеми силами старается разжечь наши глаза на общественные неравенства, обращает наши взоры на чужие богатства и знатность, с тем, чтобы у нас воспылала отсюда зависть, а потом ненависть и вражда, христианство, наоборот обращает наше внимание не на внешние неравенства положений и состояний, а на наше всеобщее, высшее, духовное равенство и ценность. Все мы дети одного Отца, все мы призваны к участию в вечном Его Царстве, в вечном Его блаженстве; все мы имеем родственную духовную сущность; все мы, по этой сущности, одинаково ценны в очах Божиих и должны быть одинаково ценны и во взаимной любви, — вот о чем настойчиво говорит христианство. Этим оно хочет создать и действительно создает в людях то сознание духовного единства и родства, которое и служить только достаточной основой для человеческого братства, для братских в человечестве чувств. Ведь, так мы видим, и дети проникаются братством и родством не тогда, когда они единокровны и даже сознают свое родство крови, но главным образом, тогда, когда воспитываются в одной семье, в одной духовной атмосфере. Не физическое родство, роднит нас, а родство духовное: и чужие дети, воспитываясь в семье, начинают чувствовать свое с ней родство. Христианство не обращает внимания на внешние неравенства людей и не стремится их уничтожить, потому что для создания человеческого братства они несущественны. Разве дети не чувствуют себя братьями, хотя один способнее другого, а тот более ловок и силен, чем этот?! Однако, эти неравенства, при единстве духовной атмосферы, при единстве родительской любви в семье, нисколько не мешают братьям любить друг друга и чувствовать свое братство. И то, что возможно в семье, то возможно и в человечестве, которое, по христианскому учению, тоже есть семья, Божия семья. Нужно только создать среди людей духовное родство, создать в человечестве одну духовную атмосферу. Тогда относительно внешних неравенств всяк бы стал говорить или думать так, как учит у Достоевского старец Зосима (в поучении «о господах и слугах и о том, возможно ли господам и слугам взаимно стать братьями по духу») и как, по его засвидетельствованию, говорят и думают простые хорошие русские люди: «Ты знатен, ты богат, ты умен и талантлив, — и пусть, благослови тебя Бог. Чту тебя, но знаю, что и я человек. Тем, что без зависти чту тебя, тем-то и достоинство мое являю пред тобой человеческое».
Итак, всякому вникающему в дело ясно, что только в христианстве, в христианском понимании и настроении лежат настоящие, жизненные корни идеальных человеческих отношений: свободы, равенства и братства. Социализм же, хотя и томится жаждой по этим идеальным отношениям, по этим идеалам, но, в действительности, думает выгнать их из гнилых корней, чистую воду думает получить из мутного источника.
Таким образом, социализм существенно расходится с христианством в трех основных пунктах религиозно-христианскаго миросозерцания: в понимании сущности греха и зла, в понимании высочайшего блага и последней цели жизни, в понимании сущности человеческой природы и вытекающем отсюда отношении к самому человеку. Христианскому миросозерцанию, в основных его пунктах, онъ противопоставляет свое особое миросозерцание, которое характеризуется одной исключительной думой, думой о земле. Поэтому сами социалисты признают, что «социализм является настоящим антихристом современной эпохи», потому что он проповедует совершенно другое, чем христианство.
Проповедуя, в совершенную противоположность христианству, что все зло и весь грех только в бедности, только в экономическом неравенстве, а все благо только в сытости, проповедуя мысль, что человек — это только животное существо, как и все животные, живущее, главным образом, питанием и ищущее сытости, направляя, таким образом, все чувства и все стремления человека к земле, эта новая вера Антихриста, социализм, всячески старается разделаться и с теми общечеловеческими идеями, которые даже в язычестве направляли мысли человеческие к духу и взоры к небу. Мы разумеем основные идеи всякой религии: идею Бога и идею бессмертия. Нет Бога, и нет бессмертия, — все это только клерикальные, церковные бредни, которые только тормозят наступление социалистического земною рая, потому что отвращают людей от единственно стоящих мыслей, мыслей о земле и земном устроении…
Социализм думает устроить человеческое счастье одними собственными силами, без Бога и вечности.
Повторяется как будто старое искушение змия, рассчитанное по-старому на человеческое легкомыслие, искушение устроиться, стать «богами» без Бога, в одном ядении земных плодов.
